И началась картография. Настоящая. Тактильная.

Пляж Енисея под босыми ногами оказался не однородным полем. Он был сложным, живым ландшафтом, атласом ощущений, разделенным на четкие, властные зоны:

«Свежеиспеченное тесто»: Самая кромка воды, где песок был напитан влагой до состояния плотной, холодной глины. Холод бил в подошву, как электрический разряд. Липкий. Тяжелый. Шагнуть – и нога погружалась по щиколотку с глухим, сочным чмоком, словно земля целовала ступню ледяными губами. Вытащить – требовалось усилие, словно ногу засасывало в тесто. Подошва мгновенно покрывалась серой, холодной, плотной маской. «Прямо как бабушкины пирожки с капустой… то самое тесто, липкое и послушное, когда она ставила миску на кухонный стол в гатчинской хрущевке», – всплыло в памяти неожиданно, ярко, согревая изнутри холод сибирской воды. Запах мокрого песка, смешанный с резким, йодистым ароматом выброшенных на берег водорослей, вдруг сложился в точный запах бабушкиной кухни – запах тепла, безопасности, детства. Четко. Ярко. Нос помнил. Кожа помнила.

«Шелковая наждачка»: Чуть дальше от воды, метров на пять-семь, где песок подсыхал под солнцем и ветром, но сохранял прохладную влагу в глубине. Идеально ровная, гладкая, утрамбованная поверхность. Прохладная, нежная, ласковая. По ней можно было идти быстро, почти бежать, ощущая легкий массаж уставших сводов, невесомость. Песок тихо поскрипывал, как дорогой шелк под пальцами. «Рай!» – вырвалось мысленно. Но рай этот был узкой, коварной полоской. Стоило отклониться на полшага – и под ногой оказывалась либо липкая хлябь «теста», либо…

«Раскаленные монеты»: Еще дальше от воды, под уже припекающим солнцем, которое разорвало утреннюю дымку и залило пляж золотом. Песок здесь был почти сухим, светлым, горячим, почти обжигающе горячим сверху! Но стоило чуть вдавить ступню – и пальцы тонули в неожиданной, спасительной прохладе глубины. Контраст температур – игольчатый, возбуждающий, почти болезненный. «Точно как ходить по раскаленной сковороде бабушкиной плиты, под которой спрятан секретный охлаждающий слой!» – глупо усмехнулась я про себя, ускоряя шаг, почти подпрыгивая на горячих участках, смеясь над собственной неловкостью. Здесь песок был мелким, летучим, забивался между пальцев, щекотал, требовал внимания к каждой неровности, как капризный ребенок.

«Колючий ковер»: У самой кромки леса, куда волны во время половодья или штормов выносили свой груз: острые щепки, обломки ракушек дрейссены (местные называли их «чертовыми когтями»), сухие, колючие ветки тальника, шишки лиственницы с острыми чешуйками. Самая опасная и самая «говорящая». Здесь каждый шаг требовал полного внимания, ловкости, почти балетной точности. Острые грани ракушек впивались в нежную кожу боков ступни, как иголки. Шишки больно давили на свод. Мелкие, нагретые солнцем камушки заставляли подпрыгивать, как на углях. Это была боль. Точечная, резкая, честная. Но странным образом – не раздражающая. Она будила бдительность, ловкость, древний инстинкт следопыта, дремавший под толстым слоем городского комфорта и асфальта. Я шла медленно, с упоением, «читая» землю ногами, как слепой читает выпуклый шрифт Брайля, всей кожей ощущая рельеф, плотность, температуру. И вдруг – острая, жгучая боль, будто раскаленная игла, вонзилась в мякоть подушечки правой стопы!

– Ай! – вырвалось громко, эхом отозвавшись от валунов, спугнув чайку. Я подскочила на одной ноге, как цапля, и уселась на песок зоны «наждачки», чувствуя его прохладную нежность под бедром. Подняла травмированную ступню к лицу, прищурившись против слепящего солнца. В нежной мякоти под большим пальцем торчала маленькая, почти невидимая заноза. Не осколок стекла (слава Богу, хоть здесь нет мусорных цивилизации!), не ржавый гвоздь. Просто обычная щепка. Коричневая, занозистая, с обломанным кончиком. Кровинки не было, только жгучее, унизительно детское ощущение инородного тела, впившегося в плоть, как шип.