– Ну вот, картограф, – процедила я сквозь стиснутые зубы, пытаясь поймать дыхание, заглушить стук сердца в ушах. – Нашла свою «золотую жилу»? Добытчица… Земля метку поставила, да?

Пальцы, привыкшие к гладким сенсорным экранам, к клавиатурам ноутбуков, оказались неуклюжими, дрожащими инструментами. Они скользили по мокрой от речной воды и пота коже, не могли ухватить мелкую, коварную щепку. Она сидела глубоко и злобно, отзываясь пульсирующей болью с каждым ударом сердца, насмехаясь над моей городской беспомощностью. И тогда… из глубин памяти, из самого детства, всплыло не изображение, не звук. Ощущение.

Жаркий, пыльный летний день. Дача под Гатчиной. Старый, пахнущий смолой сосновых досок и пылью мышиных гнезд деревянный сарай. Я, семилетняя, в выгоревших ситцевых трусиках цвета василька, забираюсь на шаткую поленницу за закатившимся туда мячиком. И – острая, жгучая боль в пятке! Падение. Слезы. Горячий песок на коленках, смешивающийся с кровью из царапины. И бабушка Аня, ее шершавые, сильные, вечно в царапинах и пятнах от ягод пальцы, ловко поддевающие и вытаскивающие такую же злую щепку. Ее голос, спокойный, утешающий, с хрипотцой от утреннего кашля: «Не реви, солнышко. Ничё страшного. Земля метку поставила. Чтобы не забыла дорогу к бабке. Чтоб назад вернулась. Вот, держи пирожок с черникой…»

Слезы брызнули из глаз. Горячие, соленые. Не от физической боли в ноге. От этой внезапной, сокрушительной тактильной волны памяти. От ясного, почти физического ощущения ее пальцев на моей детской, маленькой пятке – теплых, твердых, уверенных. От запаха нагретого солнцем дерева сарая, меда и бабушкиного фартука, который вдруг отчетливо врезался в сознание, перебивая запах реки, водорослей, сосен. Я сидела на песке Енисея, в тысячах километров от той дачи, от той жизни, сжимая свою взрослую ступню с занозой, и плакала. Горько. Бесстыдно. Облегчающе. Кожа помнила. Кожа вернула. То, что казалось навсегда стертым городскими годами, стрессами, бесконечными рабочими чатами в ТГ.

Щепку я вытащила. Не изящно, не бабушкиными ловкими руками. Своими, дрожащими, городскими ногтями. С трудом, с болью, с торжеством. Крови почти не было, лишь крошечная точка запекшейся росы, как слеза земли. Осталась маленькая, горячая точка – метка. Первая настоящая, физическая отметина этого пути. Доказательство контакта. Я положила щепку в карман штанов, рядом с холодным корпусом телефона.

Я встала. Босые ноги снова коснулись песка – теперь это была зона «Раскаленных монет». Горячий песок обжег только что травмированное место. Я зашипела, как разозленная гадюка, но не остановилась. Боль была частью карты. Важной. Честной. Как шрам воина, как отметина тайги. «Принимаю», – прошептала я ветру.

Я пошла дальше вдоль кромки воды, уже не составляя карту сознательно. Ступни сами выбирали путь, словно обретя собственную мудрость и память: то уводя на прохладную, спасительную «шелковую наждачку», то забираясь на обжигающие «раскаленные монеты» за порцией чистого, дикого адреналина, то осторожно минуя опасный «колючий ковер», где каждый шаг был вызовом и уроком. Они помнили холод липкого «теста», нежность «наждачки», жар «монет», уколы «ковра». Они знали, куда ступить, чтобы было безопасно, приятно, интересно. Мозг отключился. Осталось только тело – идущее, чувствующее, помнящее. Дышащее в такт реке, в унисон с ее вечным гулом.

Я дошла до огромного валуна, темного, почти черного, отполированного веками воды до зеркального блеска. Он был похож на спину спящего каменного кита, выброшенного на берег древним потопом. Обернулась, чтобы посмотреть на пройденный путь. За мной тянулась двойная цепочка следов: моих босых ног с характерным отпечатком высокого свода и… аккуратных, среднего размера собачьих лап.