– Одиннадцать против восьмерых, – подсчитал рыцарей на поле Людовик, – Шансы растут.

К сожалению, сразу после этого произошло событие, омрачившее дальнейший ход турнира.

Один из рыцарей де Блуа, находившийся на отдалении от других, никак не мог совладать со своим конем. Как выяснилось позднее, животное было ранено отколовшимся в бою куском дерева от расщепленного щита наездника. Раздражение и боль от застрявшей занозы под попоной привело коня в полное бешенство. Он хрипел и крутился волчком, делал немыслимые попытки сбросить своего хозяина, и в конце повалился набок, придавив телом своего седока, который с трудом смог высвободиться и даже подняться, хотя и выглядел полностью дезориентированным. Было очевидно, что воин не способен продолжать сражение. Однако Филипп д’Аркур намеренно направил своего коня на ошеломленного падением рыцаря и нанес на всем скаку настолько сокрушительный удар ему в спину, что тот пролетел несколько шагов и крайне неудачно приземлился на голову, после чего скончался в диких криках и судорогах. Женщины завопили от ужаса. Маргарита Прованская показала себя истинной королевой и приказала немедленно трубить конец состязания. Граф де Блуа с супругой обратились к королю с просьбой призвать к ответу барона за коварство. Людовик, и сам обескураженный поведением своего фаворита, потребовал тишины и подозвал к себе обоих начальников отрядов.

Филипп подъехал и, не снимая шлема, поклонился королевской чете, вся его поза отражала удивление неожиданной остановкой меле.

Жан Бургундский, взбешенный неподобающим истинному рыцарю поступком, да и высокомерным, пренебрежительным видом противника, громогласно требовал немедленных объяснений от барона.

– Ваше величество, – холодно пожал плечами барон, – прошу простить мою дерзость, но я не понимаю, в чем моя вина? Вы знаете, что в бою я всегда иду до конца, а тот рыцарь стоял с мечом в руке. Я не видел, чтобы он подал знак, что сдается и прекращает участие в турнире, потому я и атаковал его. Безусловно, если бы он подал сигнал, что не намерен продолжать бой, я бы не напал на него.

Мне показалось, что за вежливостью скрывалась надсмешка, но формально барон был прав, потому присудили считать случившееся несчастным случаем. Людовик велел соперникам пожать руки и забыть это неприятное происшествие. Словно почувствовав необходимость завершения состязаний, небо громыхнуло, и сильный дождь заставил всех зрителей спешно разбегаться. На поле остались одни слуги, которые понуро убирали следы сражения: разбитые щиты, поломанное оружие и падших лошадей среди набежавших луж.

Таким образом, перед следующим днем шансы несколько уравнялись: десять рыцарей де Блуа против отряда восьмерых французов с нормандцами.

Вечером произошло еще одно событие, невольной участницей которого стала я.

На пиру все украдкой обсуждали поступок барона. Многие знали его буйный нрав, поэтому боялись открыто выражать недовольство. К счастью, для сплетников он задерживался, и язвительные пересуды потекли рекой. Король был задумчив, не принимал участия в разговорах, наблюдая за жонглерами в центре зала.

Конечно, время от времени поднимались тосты за храбрость обеих сторон, но все же в них чувствовались тонкие уколы в сторону предводителя отряда желтых лилий. Еда вернула в благодушное состояние и Жана Бургундского, оказавшегося за столом рядом со мной. С каждым поднятым кубком он все громче похвалялся своей продуманной тактикой, которая бы позволила ему окончательно разметать соперников.

В зал вошел Филипп д’Аркур. Мне показалось, что он намеренно задержался в тени и нашел меня глазами. У меня заколотилось сердце от испуга. Этот человек страшил меня и пугал своим едва скрываемым вниманием. Заметив, кто мой сосед за столом, – он прикусил губу и пошел на свое место, бросая на меня косые взгляды. Пересуды стихали по мере приближения барона, и только веселый от вина бургундец, не обращая внимания на происходящее вокруг, горделиво продолжал вопить мне в лицо: