Песнь Седьмой Печати Михаил Гинзбург

Глава 1

Морось цедила с неба уже которую неделю – мелкая, въедливая, будто само мироздание непрерывно сочилось тоской по чему-то безвозвратно утраченному. Город Аркхальм под этим нескончаемым плачем давно утратил остатки былого достоинства, превратившись в лабиринт сырых, осклизлых камней и теней, в которых копошилась жизнь, больше напоминавшая судороги агонии. Ветер, когда он решался заглянуть в узкие проулки, приносил с собой не свежесть, а лишь смрад гниющей листвы из заброшенных садов да едва уловимый, тревожный запах чего-то… иного. Чего-то, чему Лира пока не находила имени, но что ощущала кожей, как предвестие последнего аккорда в затянувшейся похоронной симфонии.

Её комната на последнем этаже старого, накренившегося дома, казалось, впитывала всю эту вселенскую сырость до последней капли. Стены, некогда оклеенные картами звёздного неба, теперь пестрели разводами плесени, похожими на неведомые созвездия отчаяния. Книги – её единственные верные, хоть и молчаливые, собеседники – страдали не меньше. Их пергаментные страницы коробились, кожаные переплёты покрывались зеленоватым налётом, а древние чернила расползались, унося с собой крупицы знаний, которые Лира так отчаянно пыталась спасти от окончательного забвения.

Она сидела, ссутулившись над потёртой дубовой столешницей, заваленной развёрстыми фолиантами, хрупкими свитками и инструментами для расшифровки – лупами с треснувшими стёклами, тонкими серебряными иглами и склянками с выдохшимися реагентами. Огарок свечи, купленный по цене недельного запаса хлеба у такого же полусумасшедшего старьёвщика, как и все, кто ещё пытался торговать в Аркхальме, бросал на её лицо дрожащие, вытянутые тени, превращая сосредоточенную гримасу в маску древнего божества, вершащего непостижимый ритуал.

«Феникс Скорби…» – почти беззвучно шептали её губы. Имя, которое большинство произносило со страхом или презрением. Легенда о Титане, укравшем у богов (когда те ещё существовали, или делали вид, что существуют) не огонь, но нечто куда более опасное – знание о Совершенной Боли, и за это обрёкшего себя на вечные муки в тюрьме собственного творения. Для остальных – страшилка, предостережение от излишнего любопытства. Для Лиры – единственный, пусть и призрачный, маяк в океане всеобщего угасания. Если кто-то и мог знать, как остановить медленное гниение мира, то это он – Архитектор своей вечной кары. Или хотя бы его тюрьма, средоточие немыслимой энергии.

«Чушь собачья, конечно, – пробормотала она себе под нос, склоняясь над особенно неподатливым фрагментом манускрипта, где буквы плясали перед глазами, как пьяные блохи. – Порядочные титаны воруют огонь, на худой конец, рецепт хорошего пива. А этот… совершенную боль. Оригинал, ничего не скажешь. Наверное, и патент оформил».

Этот внутренний зубоскал, этот едкий комментатор её собственных действий, был единственным, кто не давал ей окончательно погрузиться в пучину учёного помешательства. Он возникал всегда, когда пафос ситуации или её собственных мыслей грозил превысить допустимую норму.

Снаружи что-то глухо ухнуло – то ли обвалилась часть соседней крыши, то ли очередной отчаявшийся горожанин решил ускорить свою встречу с тем, что придёт после. Лира даже не вздрогнула. К таким звукам Аркхальм приучал быстро. Город едва переводил дух под саваном серой хмари, и каждый новый день лишь добавлял ему морщин и трещин.

Пальцы, выпачканные в пыли веков и самодельных чернилах, осторожно разгладили ветхий пергамент. Лупа поползла по строчкам, испещрённым символами, похожими на застывшие крики. Большинство из них оставались немы, как истуканы давно забытого племени. Но один… один символ, повторявшийся с настойчивостью похоронного звона, вдруг сложился в её сознании. Не в слово, нет. Скорее, в ощущение. В образ.

Это был не ключ, не ответ. Всего лишь крошечный, почти невидимый крючок, за который можно было попытаться уцепиться. Изображение спирали, сходящейся в точку, но не в обычную, а в точку, из которой сочилась… тьма? Нет, не тьма. Пустота, обладающая тяжестью.

Лира откинулась на спинку скрипучего стула. Свеча мигнула, угрожая погаснуть. Она не испытала ни радости, ни триумфа. Лишь знакомую тяжесть в груди, холодное удовлетворение наркомана, получившего очередную дозу, которая лишь на краткий миг отсрочит неизбежную ломку.

«Ну вот, – прошептала она в полумрак комнаты, где танцевали тени от книг, похожие на скрюченных от старости мудрецов. – Кажется, наш Феникс не так уж хорошо спрятал вход в свою персональную преисподнюю. Или просто оставил приглашение для самых любопытных идиотов».

Она поднялась, подошла к единственному окну, затянутому мутной плёнкой вместо стекла. Морось всё так же лениво сеялась на городские крыши, превращая Аркхальм в акварельный набросок отчаяния. Внизу, по улице, скрипя всеми суставами, катилась тележка зеленщика – одного из немногих, кто ещё рисковал выходить в такую погоду.

– Эй, мастер Хоббс! – крикнула Лира, приоткрыв раму. Голос её был неожиданно звонким в этой тишине.

Старик внизу поднял голову, на которой живописно расположился полусгнивший капустный лист. – А, это ты, книжная крыса! – проскрипел он, беззлобно. – Опять до утра со своими покойниками возилась? Небось, снова конец света вычисляешь? Так я тебе и без книжек скажу – он уже тут, дорогая. Просто мы слишком заняты, чтобы это заметить.

Лира усмехнулась. – Не угадали, мастер Хоббс. Я ищу дорогу в место похуже. И, кажется, нашла ориентир. – Похуже Аркхальма? – Хоббс почесал подбородок. – Ну, это ты загнула. Разве что к самому Дьяволу на чай. Только учти, у него, говорят, печенье чёрствое.

Он хохотнул своей шутке и, махнув рукой, покатил тележку дальше, его силуэт вскоре растворился в серой мгле. Лира смотрела ему вслед. «Печенье чёрствое… – повторила она. – Пожалуй, это самое меньшее, что меня там ждёт».

Она вернулась к столу. Символ спирали, казалось, пульсировал на пергаменте едва заметным, нездешним светом. Её личный путь в преисподнюю. Или, если повезёт, из неё. Для всего мира.

Глава 2

Утро не принесло Аркхальму облегчения. Та же серая пелена, тот же накрапывающий дождь, словно небо до сих пор не могло решить, стоит ли этот мир полноценного ливня или достаточно и такой вот меланхоличной взвеси. Лира, впрочем, пробудилась с той решимостью, которая приходит либо после долгого, целительного сна, либо после ночи, проведённой в компании призраков и полубезумных теорий. Её случай, разумеется, относился ко второй категории. Символ спирали, эта «пустота, обладающая тяжестью», жёг ей веки изнутри.

Городской архив встретил её запахом тлена, который здесь почему-то казался гуще, чем на улице. Возможно, потому что тут тлели не только камни и души, но и сама память – тысячи пергаментов и книг, которые уже никто не читал и о которых, скорее всего, никто и не помнил. За конторкой, напоминавшей оборонительное сооружение из поваленных фолиантов, дремал Хранитель Записей, магистр Феодул – сморщенный старичок с носом, похожим на перезрелую сливу, и глазами, которые, казалось, видели лишь пыль и собственные сновидения.

– Магистр Феодул, – Лира кашлянула, стараясь не слишком резко вырывать его из объятий дрёмы. Говорили, резкое пробуждение магистра чревато недельным запретом на посещение архива. А то и проклятием. Мелким, конечно, вроде вечной икоты, но неприятным.

Феодул дёрнулся, уронив с носа очки в медной оправе. Те звякнули о столешницу с таким звуком, будто потревожили вековой покой.

– А? Что? Пожар? Опять эти сектанты с факелами? Я же говорил городской страже… – он заморгал, фокусируя взгляд на Лире. – А, это вы, девица Лира. Чем обязан такому раннему (хотя какой сейчас час, поди разбери) визиту? Опять ищете доказательства, что мир – это гигантская устрица, а мы все в ней жемчужины? Или сегодня что-то новенькое?

Лира привыкла к его манере. Феодул был из тех, кто давно махнул рукой на всё, кроме собственных причуд и строгого порядка в каталогах, которые, впрочем, тоже никто не проверял.

– Кое-что поинтереснее устриц, магистр. Я ищу упоминания о символе… – она быстро набросала на клочке пергамента вчерашнюю спираль. – В контексте ритуалов запечатывания или, возможно, древних тюрем. Что-то связанное с удержанием… значительной силы.

Феодул долго разглядывал рисунок, водя по нему кончиком носа, будто пытаясь унюхать его смысл.

– Хм. Спиралька. Миленько. Похоже на то, как моя старуха вяжет носки, когда слишком много выпьет той своей яблочной настойки. Только у неё обычно в другую сторону закручивается. А так – весьма. Насчёт тюрем… Ну, знаете ли, девица, в наше время всё что угодно может сойти за тюрьму. Вот я, например, чувствую себя узником этого пыльного склепа. А сила… Силы нынче только на то и хватает, чтобы до туалета дойти и не заблудиться по дороге.

Он хихикнул, довольный своей остротой. Лира терпеливо ждала.

– Меня интересуют очень древние источники, магистр. Добожественной эпохи, если возможно. Легенды о Титанах…

Феодул сразу посерьёзнел. Сморщенное лицо его приняло выражение кислой брезгливости.

– Титаны? Опять эти сказочки для впечатлительных девиц? Послушайте, Лира, нет никаких титанов. Были просто… большие люди с дурным характером и манией величия. А все эти «тюрьмы» и «запечатывания» – выдумки жрецов, чтобы паству в узде держать. И вам не советую в этом копаться. Знаете, как говорят: не буди лихо, пока оно… э-э… не выспалось. Да, точно. Иначе придёт и попросит завтрак. А у нас и на обед-то не всегда хватает.