Сборы были недолгими. Что может взять с собой в неизвестность обитательница умирающего города, у которой из всех сокровищ – лишь острый ум да ещё более острое любопытство? Походная сумка из грубой кожи, видавшая виды, но всё ещё крепкая. В неё отправились: кремень и кресало, небольшой, но острый нож, которым она чаще вскрывала неподатливые книжные застёжки, чем резала хлеб, несколько сменных полотняных обмоток для ног, фляга для воды (пустая, воду придётся искать по пути), и самый ценный груз – несколько наиболее важных манускриптов и тетрадь с её собственными записями, обёрнутые в промасленную кожу. Деньги? Несколько медных монет, которые вряд ли пригодятся там, куда она направлялась. Еда? Буханка чёрствого хлеба, который она припрятала от себя же на «чёрный день», да горсть сушёных ягод сомнительного происхождения.

«Пир для королей, – прокомментировал её внутренний голос, оглядывая скудные припасы. – Особенно если короли – это крысы, которые попытаются всё это у тебя отнять».

Она окинула взглядом свою комнату. Этот маленький, заваленный книгами мир, который был ей и тюрьмой, и убежищем. Пыльные карты на стенах, продавленное кресло, стопка неоконченных переводов. Впервые за долгое время она почувствовала что-то похожее на укол сожаления. Здесь всё было знакомо, предсказуемо, даже плесень на потолке располагалась в строго определённом, почти родном порядке. А там, за порогом…

Лира тряхнула головой. Сентиментальность – непозволительная роскошь для тех, кто собрался на свидание с Титаном.

Она закинула сумку на плечо, в последний раз проверила, на месте ли нож, и, не оглядываясь, шагнула за дверь.

Скрипучие ступени лестницы проводили её вниз, в сырой полумрак подъезда. Улица встретила её привычным безмолвием и запахом безнадёжности. Но сегодня Лира смотрела на знакомые обшарпанные фасады, на заколоченные окна и редких, спешащих по своим делам прохожих, как будто видела их впервые – или в последний раз.

Путь к Чёрным Скалам, согласно туманным указаниям из старых карт, лежал через Заречье – некогда процветающий купеческий район, а ныне – почти полностью заброшенные руины, где, по слухам, обитало всё то, чему не нашлось места даже в самом Аркхальме. Место, которое обходили стороной даже городские стражники, если у них оставалось хоть немного здравого смысла.

Чем дальше Лира углублялась в Заречье, тем ощутимее становилась тишина. Не та мирная, обволакивающая тишина, о которой пишут в книгах мечтательные поэты, а тяжёлая, давящая, будто сам воздух здесь был пропитан застывшим ужасом. Дома скалились пустыми глазницами выбитых окон, улицы заросли сорняками, сквозь которые проглядывали остатки брусчатки. Ветер здесь пел иные песни – тягучие, тоскливые, завывая в пустых дымоходах и раскачивая одинокие, ржавые вывески, на которых уже невозможно было разобрать названия давно исчезнувших лавок.

Погода, словно подыгрывая общему настроению, начала портиться окончательно. Тучи сгустились настолько, что день превратился в глубокие сумерки. Холодный ветер пробирал до костей, заставляя Лиру плотнее кутаться в свой плащ. Она шла быстро, стараясь не смотреть по сторонам, хотя боковым зрением улавливала какие-то неясные движения в глубине пустых дверных проёмов и заваленных мусором подворотен.

Аркхальм оставался позади, тонул в серой мгле, как обречённый корабль. Впереди лежала неизвестность, Чёрные Скалы и встреча с Элиасом, хранителем «Песни Тишины». Лира не знала, что ждёт её там, но одно она знала точно: пути назад уже не было. Она сделала свой выбор, и теперь оставалось лишь идти вперёд, в самое сердце угасающего мира, навстречу своей судьбе, какой бы она ни оказалась. И, возможно, навстречу тому самому чёрствому печенью, о котором говорил мастер Хоббс. В конце концов, после аркхальмского хлеба её уже мало чем можно было удивить.