– Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, – произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.

– Вот шо, девицы-мастерицы, – серьезно произнес Захар, – мы ноне до своих возвертаться будем, сего выползня гадючьего, ляха с собой заберем, воевода наш его вже поспрашаеть, как надоть. А, вам выходить с нами итить! Сего допустить не можно, дабы кто через вас прознал, шо мы ноне пшеков, ляхов, стало быть, атаковать станем!

Девушки пошли без разговоров, гуськом за идущим впереди Пыром, позади них ковылял поляк со связанными руками, замыкал шествие Дмитрий.

После полудня казаки ворвались в город, с гиканьем пронеслись по узким улочкам, с тесно стоящими по их краям деревянными избами, влетели в незапертые ворота каменного кремля. Поляки, не ожидавшие нападения, оказали вялое сопротивление. Большинство их, сотни четыре, погибло под казацкими саблями, около сотни взяли в плен. После их обиженные жители утопили в речке Коломенке (казаки не успели вмешаться), напутствуя тонущих такими словами: «Ешьте лучше рыбу, чем наше добро», – местные были очень злы на поляков, на все их издевательства, глумления и грабёж! Те вели себя заносчиво и хамски: насиловали жен и дочерей, избивали, а то и убивали мужчин, пытавшихся их остановить, выгребали из сундуков и клетей все подчистую! Атаман Наметов строго наказал своим казакам не баловать с местными. Все добро, отбитое у поляков, вернули горожанам. За постой воевода Алябьев расплатился из казны, выданной ему еще Кузьмой Мининым. Казаки также вовремя получали жалование из этой казны.

***

Захара девушки пригласили в гости. Он шел по городу в ремесленную слободку, радуясь погожему майскому дню. Над городом витал сильный запах цветущей черемухи, которая то тут, то там выглядывала, наряженная белыми цветами, из садов горожан. По пути приходилось обходить или перепрыгивать лужи, возникшие после ночного дождя: синие, отражающее безоблачное теперь небо. Молодой казак почему-то вспомнил найденную вчера подкову и предчувствие приятных перемен охватило парня. В слободке стояли большие двухэтажные дома. Подойдя к гончарной мастерской, Захар разглядел, что первый этаж там был каменный, второй – деревянный. На первом этаже была небольшая кухня, или, как говорят у казаков, стряпка, и обширная мастерская, которую можно было разглядеть в четыре распахнутых настежь окна. В проемы окон вместе с Захаром заглядывали кусты черемухи. Из мастерской пахло сырой глиной и уютным печным духом. Внутри стояли гончарные круги, печи для обжига, столы для росписи посуды и стеллажи для готовых изделий. В помещении работали десять подмастерьев в серых кожаных передниках, среди которых была и новая знакомая Захара Маруся. Она сноровисто расписывала кобальтом сырую слепленную посуду из белой глины всякими диковинными сказочными цветами и узорами. Потом все эти чаши, мисы, кувшины, супники, кашники, тарелки и прочее будут обжигать в печи. Изделия тогда приобретут несколько насыщенных оттенков синего и голубого на безупречно белом фоне.

Девушка почувствовала на себе взгляд, улыбнулась гостю и поплыла лебедушкой дверь открывать, встречать. Сначала Захар перезнакомился, поздоровавшись за руку со всеми работниками, потом сразу напросился поглядеть вблизи посуду. Маруся провела его к полкам, где сверкала красотой невиданная доселе казаком сказочная лепота. Сама девушка тоже сияла красотой и радостью: