– Гля-ка, Захар, сие примета добрая, удачу, счастье нам сулит! Наш-то боярин Алябьев способен сгибать такие, наградил его Господь силушкой!

– Эка, невидаль, – ответил ему Захар, мы тоже этак могем, – он взялся двумя руками за подкову и без видимых усилий согнул.

– Силен казак, – завистливо молвил Дмитрий! Тут, впереди раздались крики, топот ног, треск сломанных ветвей. Кто-то кого-то преследовал! Дозорные сошли с тропы и схоронились за деревьями. Вскоре по стежке пробежали две девушки, визжащие, с выпученными от ужаса глазами. Их преследовали, судя по одежде, четыре поляка. Через несколько шагов они их настигли и повалили на землю. Полупьяные, рыча по-звериному от вожделения, стали сдирать со своих жертв одежду. Если и было в их душах что-то светлое, оно в этот момент улетучилось и лишило их своей защиты, открыв путь темноте! Отошли, отскочили от них в омерзении их ангелы-хранители и их святые, отвернулась Богородица, и Господь Бог покинул их тоже, ведь они встали на сторону тьмы, которая теперь вошла в них беспрепятственно и безраздельно, которая их же и погубила, готовясь забрать в ад исковерканные души.

Захар, на ходу вытаскивая заряженный пистоль, кинулся на насильников, его примеру последовал Дмитрий. Поляки, увлеченные борьбой, не заметили опасности. Казак в упор выстрелил в спину одному, бросил пистоль, тут же вогнал кинжал в брюхо другому, тоже торопясь, оставил свое оружие. Третий успел выхватить саблю и заорать:

– Пся крев (пёсья кровь), – Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

– Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

– Не стреляй, – крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, – тот рухнул без сознания, – сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

– Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

– Маруся, – настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, – а сестрицу мою Глашей кличут.

– Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

– Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

– Батюшка ваш, чай с мастеровых, – вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

– С чего ты узял, – удивился Захар?

– А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.