– Как ты можешь? – моргая мокрыми от слёз глазами, смотрела жена на него.

– Ты знаешь, я с сыном поговорил. Наверное, вы правы. Надо бросить всё, и будем жить дружно, а то ребёнок плачет. А зачем ты сказала ему? Теперь ему жалко меня – еле успокоил.

Жена улыбнулась сквозь слёзы.

– Как ты можешь? – снова задала вопрос.

– Да, я не прав, прости меня, и не будем обижаться друг на друга.

– Я не о том. Как ты можешь словом заставить плакать и смеяться людей? Я читала твой рассказ, и слёзы набежали на глаза. Как ты можешь?

– Это не я, – опешил Иван Иванович. – Это жизнь заставляет плакать и смеяться. А я просто описываю, что в жизни бывает, а в ней очень много и весёлого, и печального.

И ему стало грустно. Он-то думал, что она, жалеючи его, всплакнула, а она вон что, над рассказом взгрустнула. Вздохнул и на выходе из кельи сказал:

– А я-то подумал, что ты, меня жалеючи, всплакнула.

– Тебя? Дурачок, да если ты даже на лавке будешь лежать, я слезинки не пророню из глаз. А может, ты действительно что-то стоящее напишешь и тебе дадут гонорар, и неплохой?..

– Вряд ли, редактор сказал, что это пища для души и ума, а землю, мол, не бросай, и что многие писатели нищими умирали.

– Это он так сказал?.. А для чего же ты тогда пишешь?

– Для души.

– Для души – это хорошо, но, наверное, лучше молиться о душе.

– Это не то.

– Да… – она посмотрела на него, взяла за руки и глянула ему в глазе. –      А я ждала, думала… Но что-то в них есть. Пиши, графоман ты мой неукротимый, видно, доля твоя такая, а землю не бросай и подумай, как семью лучше содержать. А так, черкай, есть в тебе… искорка божья.

И чувство благодарности к жене зашевелилось в сердце. Он качнулся к ней поцеловать. Жена отшатнулась.

– Иди целуй свою бумагу. Она ответит тебе, – и, нежно прижавшись к нему, пошла в кухню и оттуда крикнула: – В школе сейчас новую форму для учеников требуют. Нужны деньги. Подумай об этом.

– Ладно, решу этот вопрос. Настоящий мужчина всегда должен решать сам, и с сыном поговорю – он не будет больше плакать.

Иван Иванович вздрогнул, её слова отозвались в сердце: «Она больше влияет на него, она лидер у нас».

…Он сидит за столом и думает: «Как тут написать хороший рассказ, и чтобы сын прочитал его и понял меня, душу мою?»

Но ничего не приходит ему в голову. И с кончика пера не соскакивают на бумагу нужные слова. В голове шумит, он чувствует – поднимается давление и что-то больно давит на сердце.

Уставший, он идёт отдыхать с мыслями: «Нет, когда-нибудь обязательно сойдёт с кончика пера хороший рассказ. И он, слово к слову, как каменщик – кирпичик к кирпичику, поднимет к небесам свой дом – свой рассказ, в котором будет всё, как в жизни, как в любой семье. И счастливо, и печально, и больно, и весело. Для души!»

УМНОЕ СЛОВО

Мы сидели за столом. Как водится, пропустили по маленькой, а кое-кто и по большой. Потому и началось оживление за столом – разговоры, споры. С дальнего конца стола послышалось:

– Да если я вовремя не сдам жилой дом, ты знаешь, что будет?!

– А если у меня на операционном столе погибнет человек, – подумай только! – поднимал палец моложавый, в очках человек и смотрел на него, словно на скальпель.

Это строитель и хирург спорили о важности своих профессий, а сидевшая рядом женщина, по-видимому, жена строителя, толкала его в бок и говорила: – Ну будя, будя! Меня бы так любил, как свою стройку.

– Маша, я ему говорю, что…

– Хватит, – оборвала она его.

– Как скажешь, – умолк он и из бутылки налил себе красного…

Мы со знакомым писателем, редактором, вели свою беседу. Я говорил о Чехове, что он, пожалуй, один из величайших писателей, у которых есть грусть и юмор, любовь и ненависть, упрекал Льва Толстого, что у него нет юмора. Что этот гений более пятидесяти лет сидел за столом, писал свои произведения и не сподобился на пару строчек смешного. Что это, наверное, у него оттого, что он был граф. Писатель отвечал мне, что Толстому не обязательно было быть юмористом: «Ты читал "Хаджи Мурата"? Вот замечательное произведение!»