Это были воины, чаще всего израненные, которые возвращались после военных кампаний и поступали на службу в монастыри. Первые облаты-воины появились в эпоху крестовых походов: немощные рыцари стали вести праведную жизнь в обителях, не принимая обета.

Старый солдат поздоровался с ними и объявил, что ему поручено проводить их в монастырь доминиканцев. Он говорил с ними вежливо, но твердо. Робер и Антонен удивленно переглянулись. Воинский эскорт для двух никому не известных нищенствующих монахов – неслыханная почесть. Они последовали за воинами по лабиринту улиц, удаляясь от реки. Робера это удивило. Старый солдат успокоил их, заявив, что так они доберутся до места на несколько минут быстрее, чем обычной дорогой.

Антонен наклонился к своему спутнику и тихо сказал:

– Мы идем на юг. Так мы не попадем в монастырь.

– Знаю, – с беспокойством ответил Робер.

Со стороны квартала кармелитов показались башни графского замка Нарбонне.

Солдат перестал отвечать на вопросы. Тревога друзей возрастала. Они перебрались через развалины римской крепостной стены и вышли на открытое пространство.

Робер застыл.

– Я знаю, куда они нас ведут.

– Куда? – спросил Антонен.

– Туда, – ответил Робер и показал на низкое темное здание. – В дом Сейана. В дом инквизиции.

Облаты стали подталкивать их, поторапливая.

Робер снова попытался расспросить старого крестоносца, но тот по‐прежнему молчал.

– Там тебе ответят, – бросил он, когда они остановились напротив здания.

На пороге их ждали два монаха в белых рясах. Орден был основан именно здесь, полтора века назад. До них порог этого дома переступил святой Доминик, однако друзей это нисколько не утешило. Их завели внутрь кирпичного здания. Его низкие арочные окна были забраны железными решетками. Обитые свинцом ворота, ведущие в темный вестибюль, отрезали их от городского шума. Антонену почудилось, что будто жизнь осталась позади.

Они пересекли внутренний двор. Бродившие по нему монахи при их приближении накидывали на голову капюшоны. Обнесенное стеной пространство уходило далеко в глубину. Два сводчатых прохода тянулись вдоль боковых дворов, связанных коридорами с клуатром, к которому примыкали часовня и трапезная. На одной стороне располагался дортуар, где спали монахи, напротив него – тюрьма инквизиции. Снаружи ничто не указывало на то, что за воротами находится странный монастырь с двумя симметричными крыльями: одним – для молитв, другим – для страданий.

Им велели ждать в холодном вестибюле, у двери главной часовни.

Ризничий, по сравнению с которым его собрат из Верфёя казался веселым трубадуром, сунул ключ в замочную скважину.

Роберу и Антонену в голову не могло прийти, что можно запирать часовню.

Они вошли в просторное помещение, такое же холодное и голое, как дортуар цистерцианцев. Над хором висел простой большой крест. Через тусклые окна сочился опаловый свет. Ни кадильницы, ни потира, ни скамей на красноватом, идеально ровном, не вымощенном плитами земляном полу. По всей видимости, подумал Антонен, это место не для молитв.

Старая часовня Святого Доминика в начале века была превращена в зал суда, где проходили процессы над еретиками. Несколько десятилетий эти стены не слышали пения, и камни тут пропитались криками и слезами.

Инквизитор был тучен. Для доминиканца это было редкостью, потому что братья-проповедники считали своим долгом блюсти худобу.

Со дня основания нищенствующих орденов правила предписывали монахам терпеть лишения. Когда Робер, который часто отбывал послушание на кухне, слегка раздобрел, приор его выбранил. “Крест поднимает легкое тело”, – говорил он, намекая, что оно без лишних усилий вознесется на небеса.