– Ты умеешь, – сказал он наконец. Голос его был низким. Глухим, как омут. – Я чувствую.

Аэлия не ответила. Её пальцы сжались – не от страха. От осознания. Он говорил не с ней. Он говорил с тем, что жило в ней.

– Твоя кровь не твоя. И ты это знаешь. – Он поднял взгляд. Взгляд, будто прошёл сквозь грудь. – Она горит. И будет гореть, пока ты не сгоришь сама. Или не заставишь других. – Кто ты? – спросила она, тихо.

– Я? – Он усмехнулся шире, не весело. – Ошибка. Судьбы. Боги поспешили. Я – их расплата. Пауза. Долгая, как вечность между двумя сердцебиениями.

– Ты сожгла меня, – сказал он внезапно, – ещё тогда, когда не знала, кто ты. Но мы встретимся снова. Настояще. Когда твоя кровь попросит смерти.

Её затошнило. Не телом – духом. В этих словах не было угрозы. Только правда. Та, что лежит за гранью человеческого понимания. – Уведите её, – сказал чей-то голос за спиной. Но даже когда она поднялась обратно по лестнице, сердце её било в унисон с тем подземным дыханием. И где-то, глубоко в груди, вспыхнула тень огня. Не свет – а обет.

Когда её вывели обратно – не к свету, но в другой коридор – её шаги уже звучали иначе. Камень под ногами будто начал запоминать её. Оценивать. Вес её. Вину её. Возможную цену.

Дверь впереди была тяжёлой. Не просто дверью – вратами. Дерево, покрытое тонкой резьбой: не орнамент, а письмена. Язык неведомый, но чувствующийся нутром. Прежние приговоры, врезанные в плоть здания. Голоса мёртвых, ставшие узором.

– Войти, – сказали ей.

Она вошла. И всё замерло. Зал был почти пуст. Почти – потому что воздух в нём не был пустым. Он был густым, как смола, и тёплым, как дыхание пса перед тем, как он вцепится в горло. Камни стен были темны, но не от времени – от пепла. Здесь не горели свечи. Здесь горели люди. Латос стоял у окна. Он был высок. Но не рост делал его больше – тень, что росла за ним, была выше. Не от света. От воли. Спина прямая, руки за спиной, волосы стянуты в серебристую ленту, словно кровь, остывшая на стали. В его присутствии не было величия. Было молчаливое насилие, приправленное добротой. Той, которой пользуются перед тем, как ломают кости. Он не смотрел на неё сразу. И это было хуже взгляда.

– Ты молчалива, – произнёс он наконец. Голос бархатистый, как мех дикого зверя. И такой же опасный. – Мне это нравится. В этом мире слишком много крика. Особенно от тех, кто тонет. Аэлия сжала кулаки. Он не оборачивался, но чувствовал. – Я видел тебя, – продолжал он, словно говорил с самим собой. – Там, в монастыре. Ты склонилась над солдатом. И его вены начали шептать. Ты думала, что спряталась. Но твоя кровь – поёт, девочка. Как огонь в ночи. Он повернулся. Медленно. Лицо его было красивым – по-своему. Резкие черты, точёный нос, глаза цвета пепла. Но это была не красота человека. Это была архитектура убийства. Чётко выстроенная, без изъянов. В каждом движении – разум. В каждом взгляде – расчёт.

– Тебе страшно? – спросил он. Аэлия молчала. – Хорошо. Страх – знак разума. Он удерживает от глупости. Иногда. – Он приблизился. Шаги его были бесшумны, как мысли палача.

– Я не враг тебе. Пока. Он стоял рядом. Близко. Слишком. И в этой близости не было телесности. Только власть.

– Ты знаешь, кто ты? – прошептал он. – Ты – клеймо. Ты – случайность. Ты – грех. Но… возможно, ты также и ответ. Он провёл пальцем вдоль её щеки. Не касаясь. Воздух ожёг.

– У тебя есть дар. Редкий. Извращённый. Прекрасный. – Он отступил. – И я хочу тебе помочь. Аэлия взглянула ему прямо в глаза. Впервые. В его зрачках не было Бога. Только зеркала. Холодные. Отражающие не её – то, чем он хотел её сделать.