Он вскрикнул. Тихо, хрипло, словно воздух вырвался не из лёгких, а из самой души. Глаза распахнулись – мутные, серые, но живые. Он не узнал её. И не должен был. Он видел только свет – свет, от которого больнее, чем от мрака. Аэлия отпрянула. Не потому, что испугалась. Потому что он начал дышать. И с каждым вдохом она чувствовала: часть её осталась в нём. Не только дар. Что-то более личное. Глубинное. Как будто внутри него была дверь, которую она открыла – и не успела закрыть. – Он выживет, – тихо сказала она, не поворачиваясь к Мать Элвии. – Но он другой.

– Другой? – голос старухи был утомлённым, но внимательным. Аэлия только кивнула. Она ушла первой. Прямо, ровно, сдержанно. Но как только оказалась в коридоре, её дыхание сбилось. Тени стали гуще, чем были. Мир – тише. И в этой тишине что-то шло за ней. Не шаги. Не человек. Что-то незримое. Как взгляд в спину. Как холод по шее. Она знала: её видели. Не только он. Не только Элвия. Там, в полутьме, за высоким арочным пролётом, где стены монастыря начинали обсыпаться мхом и древним пеплом, стоял он. Инквизитор Латос. Он не двигался. Лишь наблюдал. Высокий. С прямой спиной, в мантии цвета выжженной кости. Его лицо – бледное, почти безжизненное, как будто вырезано из свечного воска. Глаза – серые, прозрачные, как лёд, в котором замёрзли старые молитвы. Он не спросил её ни о чём. Лишь слегка склонил голову. Приветствие? Подозрение? Предостережение? Аэлия прошла мимо, как будто не заметила. Но внутри всё колотилось. Он знал. Или догадывался. Или ждал. Того самого момента, который только что произошёл. И теперь – начал считать её время.

Столицу они достигли на рассвете. Не золотом разливался он над стенами, но тусклым пеплом. Солнце будто не вставало, а поднималось сквозь дым. Ворота были высоки и покрыты следами скверны – как шрамы на лице воина, давно забывшего свою последнюю молитву. Аэлию вели пешком. Без кандалов. Без крика. Только двое людей в белых накидках, молчаливых, с глазами, что не смотрят, а впиваются. Идущие за ней, как стражи на похоронах живого. Она не протестовала. Не спрашивала. Только считала шаги. Чтобы не забыть – не дорогу, а себя. Дворец инквизиции был не храмом. Он был ртом. Открытым, каменным, готовым проглотить. Пахло в нём не ладаном, а щелочью, кровью, плесенью. Здесь не молились – здесь судили. Не по закону, а по страху.

– Сюда, – сказал один из провожатых, указывая вглубь, под землю.

Каменная лестница была узкой. Стены – влажные, как кожа мертвеца. Аэлия шла первой. Воздух был густым, насыщенным солью и чем-то ещё – почти неуловимым. Тонким, как призрак. Запах крови. Старой, засохшей, впитанной в камень, в воздух, в саму архитектуру. Здесь держали не тела. Здесь держали силу. Когда она вошла в подземелье, глаза её ещё не привыкли, но сердце уже знало: он здесь. Цепи не звенели. Но она их слышала. Не ушами. Кровью. Как зов. Как отзвук. Он сидел в тени. Не двигался. Но не был недвижим. Его присутствие наполняло зал, как вино наполняет кубок – медленно, обволакивающе. Волна жара и холода одновременно. Он был не просто заключённым. Он был центром. Этого места. Этой тьмы. Её собственной дрожи. Каэл Т’Эрив. Его лицо было частично закрыто цепью, проходящей вдоль щеки и губ. Металлическая маска не скрывала взгляда – глаза были открыты. Чёрные. Глубже ночи. В них не было света. И тем более – не было просьбы. Только безмолвная констатация: я видел всё. Я был во всём. Я – то, что осталось после.

– Ты… – прошептала она. Он склонил голову чуть вбок, как будто почувствовал её до звука. Усмехнулся – уголком рта, чуть заметно. Ни злобно, ни насмешливо. Просто… знал.