– Думаю, они знают, что догоняют нас, – ворвался в мысли Митридата голос Теламона, – и контролируют наше движение.

– Тем лучше. Не будем разочаровывать моего брата и начнем готовиться к встрече.

– Ты хотел сказать «к битве», мой царь?

– Именно так, Теламон, именно так. Тем более, что мы уже пришли.

– Это и есть то самое место, о котором ты говорил? – Стратег крутанул головой по сторонам, прищурился, точно высматривал в окружающем пейзаже какой-либо изъян. – Что в нем особенного? Хотя… – На лице старого воина проступило понимание. Он ухмыльнулся, отчего рубец старого шрама на левой щеке стал еще более кривым и уродливым.

Митридат наблюдал за ним, не скрывая удовольствия, затем вытянул руку в направлении возвышенности, что подступала к реке почти вплотную.

– Мы спрячем конницу Зорсина за этим холмом. Сами же займем его вершину. У Котиса не останется другого пути, и он будет вынужден принять сражение, а узкий проход между берегом и холмом лишит его возможности маневра. И когда он увязнет в схватке с нами, сираки обойдут его армию, возьмут ее в клещи и ударят одновременно с фланга и тыла.

– Мы прижмем его к Гипанису! – одобряюще качнул головой Теламон.

– Мы утопим его в нем! – пообещал Митридат, но, скорее, самому себе.

– Как задействуем наших всадников, мой царь?

– Они вступят в бой, когда римляне и псы Котиса начнут отступать.

– Превосходный план! Мне доставит удовольствие наблюдать, как они будут выбираться из этой западни. Наша кавалерия не оставит им шансов.

– Не стоит недооценивать римлян, мой друг, – охладил пыл своего командира Митридат. Он ценил Теламона за преданность, живой ум, но, пожалуй, более всего за ту изощренную жестокость, с какой тот расправлялся с его врагами. – Они умеют сражаться, как ни один другой народ в мире, – заметил он, придирчиво осматривая фланги своего войска. – Однако мы превосходим противника в кавалерии и должны использовать этот фактор со всей возможной выгодой для себя.

– Я услышал тебя, повелитель. – Стратег проследил за его взглядом, безошибочно угадав, что привлекло внимание царя.

Мимо них отдельным подразделением как раз проезжали катафрактарии – гордость Митридата, его ударная сотня, все, что осталось от грозного отряда из пятисот всадников. Теламон не забыл, сколько времени и сил, и денег (!) в свое время потратил его господин на создание этой тяжелой кавалерии. И улыбнулся, вспомнив, сколько пришлось потрудиться, чтобы превратить полудиких дандариев в регулярную конницу. Наездниками и бойцами эти кочевники были отменными, но им не хватало дисциплины. Митридат возложил эту проблему на него, и довольно скоро их войско пополнилось легкой кавалерией, способной и к быстрому маневру, и к стремительной атаке, и к тому, чтобы уничтожить врага на расстоянии, осыпав его градом смертоносных стрел. До появления двух тысяч всадников Зорсина, они уже имели в седле три тысячи достойно обученных воинов – как боспорцев, так и дандариев…

Мчащегося к ним во весь опор верхового они заметили одновременно. Даже с приличного расстояния было видно, как срываются с лошадиных губ хлопья пены, а густая грива хлещет по лицу пригнувшегося к шее наездника.

– Наши славные дандарии спешат сообщить, что армия моего брата наступает нам на пятки, – произнес Митридат ровным, без тени беспокойства голосом и запрокинул лицо к небу, словно хотел рассмотреть в его прозрачной синеве божественный знак.

Конница дандариев шла в арьергарде их войска. Именно они отслеживали продвижение противника и прикрывали тыл. Поэтому Теламон нисколько не удивился такому категоричному выводу своего царя. И когда всадник резко осадил лошадь в двух шагах от них, он уже не сомневался, что услышит.