Пламя светильника всколыхнулось, как от порыва внезапно налетевшего ветра; заметалась, расползаясь по стене, черная тень.

По статуэтке, стоявшей на постаменте в углу комнаты, скользнул яркий золотой луч, задержался на бронзовом лице богини, всего на одно короткое мгновение, но этого хватило, чтобы Гипепирия вздрогнула. Ей почудилось, что глаза изваяния ожили и метнули в нее искры, но не сжигающие изнутри, а вселяющие надежду; и еще ей показалось, что плотно сжатые губы богини тронула легкая благосклонная улыбка…

– Благодарю тебя, Афина! Твоя милость ко мне не знает границ. Я помню об этом всегда, каждый миг моей жизни, как и о том, что обещала тебе взамен.

Глаза Гипепирии потеплели и увлажнились.

Глаза бронзовой богини опять стали холодны и безжизненны.

Долина реки Гипанис

Митридат не стал ждать, когда Теламон поравняется с ним, сам направил коня навстречу стратегу. Нетерпение его было вполне понятно: разведчики доложили, что вражеское войско в половине дневного перехода от них, но это случилось утром, а сейчас солнце стояло высоко в зените.

– Мой царь, показался передовой отряд врага! – сообщил Теламон, осадив лошадь в двух локтях от подъехавшего господина. – По всей видимости, это римский разъезд, не более полусотни всадников.

– Проверяют дорогу? Или высматривают нас? – усмехнулся Митридат, окидывая взглядом свою армию.

Она растянулась длинной колонной вдоль правого берега реки. В центре находился ее костяк – боспорские отряды, которые он привел с собой на этот азиатский берег. Кавалерия, экипированная не хуже римской, неспешно двигалась параллельно пехоте звенящей железом цепью. Два года назад через пролив с ним переправилось семь с половиной сотен всадников (не считая уцелевших катафрактариев). Митридат довел их численность до девятисот за счет примкнувших к нему боспорцев, которые бежали из Гермонассы и Фанагории, не пожелав служить новому царю. Отъевшиеся на пастбищах дандариев кони выглядели так, словно их готовили к параду: гладкие лощеные шкуры блестели, как клинки, сильные длинные ноги ступали твердо и уверенно, точно касались камня на главной улице покоренного города. Не менее внушительное зрелище являли собой и пехотинцы. Те три тысячи, что выжили в первом столкновении с Римом, уже не выглядели вереницей полуголодных людей, вымотанных боями и маршами. Сейчас они шли плотным ровным строем, устремив в синее небо сверкающие на солнце наконечники копий, бодрые, сытые, уверенные в себе и своем полководце, которому они остались верны и телом и душой. Правда, нашлись и такие, кто, испугавшись за свое будущее, вернулся в Пантикапей, предав боевых товарищей и его, их законного царя. Но он и в этом случае восполнил незначительные потери – бежало из отступающей армии не более двух сотен воинов – вставшими под его знамена местными боспорцами. И теперь они, как единое целое, маршировали рядом со своими новыми братьями. Маршировали так, что под их тяжелой поступью вздрагивала земля, птицы уносились в небо, а грызуны прятались в норах. Как зловещие шипы на теле гигантской змеи, покачивались островерхие шлемы; громыхали, ударяясь о боевую амуницию, большие овальные щиты. Каждый шаг этого воина, каждый выдох отдавались в сердце Митридата ликующим криком, и ему до умопомрачения хотелось спрыгнуть с коня, взять в руки щит и встать со своими храбрецами в один строй, идти с ними по этой сияющей долине, по этой мягкой траве, идти до самого конца. И уже не важно, что поджидает их впереди, победа или смерть, важно лишь то, что пройдут они этот путь плечо к плечу, щит к щиту…