Михира остановилась, не в силах пройти мимо.

Спросить что-то – значило нарушить код. Но молчать – было хуже.

– Почему вы молчите?

Ответ пришёл не сразу. Голос – низкий, словно глухой.

– Потому что голос – привилегия. А я отдала свою, когда отказалась от смены уровня.

– Почему?

– Потому что наверху жгут иначе. Здесь хотя бы остаётся тень.

Путь продолжался. Варджан вёл её по коридорам, где стены покрыты нагаром, а воздух вибрировал от перенасыщенности праной. Не светящейся. Не одухотворённой. Загрязнённой.

– Вы не первая из высших, кто приезжает, – сказал он наконец. – Но вы – первая, кто не делает вид, что здесь нет запаха.

– Я не делаю вид, что здесь нет боли.

– Тогда зачем вы здесь?

Она не ответила.

Они вошли в архив. Подземный отсек, выдолбленный в породе. Полки – не железные. Глиняные. Своды – треснутые. Пыль – не оседала. Она витала, как мысль. Столы – покрытые надписями: списки погибших, схемы, приказы на утилизацию.

На одной из полок – свиток, обёрнутый в тонкую ткань. Михира сняла её. Прочитала:

«Пробой в контуре 7–А. Срыв давления. 13 тел.

Утверждена утилизация в составе ритуального топлива.»

Она закрыла глаза. Держала лист так, будто он был пульсом. Он не бился.

Позже, у склона, она заметила фигуру. Подросток. Девочка. Босая. С лицом, испачканным не углём, а ржавчиной. Она не боялась. Только смотрела.

– Ты думаешь, мы хотим спасения?

Михира промолчала.

– Мы хотим, чтобы нас хотя бы увидели, прежде чем снова закроют люк.

Когда она вернулась к верхним уровням станции, свет казался чужим. Не очищающим, а ослепляющим. Всё, что раньше воспринималось как жар цивилизации, теперь было карцером. Печью.

На обратном пути по двипе она сидела в тишине. Смотрела на убывающий горизонт. В голове звучало одно слово: «поток».

В Империи этим словом обозначали нечто священное. Поток праны. Поток смысла. Поток закона.

Но теперь она знала: поток – это кровь, текущая по маготрубам. Кровь тех, кто не спрашивал, зачем.

В кабинете Совета она бросила на стол свиток. Тот самый.

Ратнари поднял брови. Остальные – молчали.

– Вы проверили дисциплину? – спросил кто-то.

– Я проверила цену.

Позже, одна в своих покоях, Михира не зажигала огня. Она сидела в темноте. Перед ней лежал отпечаток детской ладони – копия, снятая в архиве. Чёрная, обугленная. Маленькая. Хрупкая.

Она провела по ней пальцем.

– Я не могу обещать спасение, – шепнула она. – Но я могу помнить.

В Суджарне наступала ночь. Но огонь не гас. Он продолжал пульсировать. Где-то внизу, под металлом, мальчик рисовал палкой круг. Он оставил в нём щель. Маленькую.

Вдруг – туда войдёт свет.

ГЛАВА III

Каменные глаза Джаянтара

Бахмани не был местом – он был следом.

Следом удара, разреза, приговора. Следом, оставленным тем, что раньше называли жизнью, а теперь – отказом. Его контуры не значились на новых картах Империи. Официально эта область входила в зону «неперспективной стабилизации». На практике – забытая территория. Пыльный язык Империи называл такие участки «мертвыми секторами». Но они дышали. Не как города. Как травмы.

Среди этих травм жил Джаянтар.

Инженер. Изгнанник. Архитектор упорства.

Они называли его призраком – в рапортах, в полунапуганных слухах, в инструкциях: «объект не поддаётся реестрации», «самовольное использование агни-схем», «вероятная нестабильность». Его не боялись – его не хотели вспоминать. Он был напоминанием о тех, кто умеет видеть за предел.

Он жил в разрушенной обсерватории, заброшенной веком ранее. Там, где когда-то следили за движением созвездий и магнитных врат, теперь пылали другие огни – мягкие, неофициальные. В лаборатории, устроенной в подвальных отсеках, пульсировала тишина. Там не кричали – там думали. Там слушали.