Когда они вернулись в мастерскую, всё лежало на своих местах. Но воздух внутри изменился. Даже вода в графине, казалось, вибрировала. Всё стало острее. Неопасным – значимым.

– Мы не можем оставить это в голове, – сказал он, разложив карту на столе.

– Тогда запишем. Но не полностью. – Она провела пальцем по траекториям. – Код сигнала, ключ, связка. И разбить на два носителя.

– Один у тебя, один у меня. Если одного из нас поймают…

– …второй должен знать, что делать. – Её голос был спокоен.

Они долго сидели молча, слушая, как в углу покачивается подвешенная Сфера. Её свет стал ровным. Согласным. Словно она больше не требовала быть понятым. Только – принятым.

Ночью они покинули город. Не бежали. Уходили. По зову. По интуиции.

Их путь вёл на восток – в сторону Гураджи. Провинции, которую на картах обозначали серым пятном: «деактивированная». Там, по слухам, остались склепы довоенной династии и место, известное только как Памятующее Лоно. Место, где, как говорили, обитала та, что пережила все циклы. Потому что забыла своё имя.

Михира не верила в легенды. Но она научилась слушать. Не слухом. Пульсом.

На третий день пути они наткнулись на деревню.

Без названия. Без признаков жизни. Только кости.

Хаты, склонившиеся под весом ветра. Полурассыпавшиеся колодцы. Пепел на порогах. Никаких табличек, печатей, рунических меток.

А в центре – лотосы.

Белые. Призрачные. Не бумажные. Не живые. Не искусственные. Что-то между. Они росли сквозь трещины в камне. Никакой воды. Только пыль. Но стебли были прямыми. Цветы – раскрытыми.

– Они не должны были вырасти, – тихо сказал Джаян, опускаясь рядом. – Здесь нет ни почвы, ни питания. Только прах.

– Тогда, может, это не ростки. Это… отпечатки. Память того, что было. Или должна была быть.

Она провела ладонью над лепестком. Он не колыхнулся. Не сопротивлялся. Но и не исчез.

На крыше одного из домов сидел старик. Его лицо было покрыто пепельными линиями. На шее – бечёвка с камнем. Он не двинулся, когда они подошли. Только чуть приподнял голову, будто вспоминая, что такое взгляд.

– Вы ищете её? – спросил он.

– Кого?

– Ту, кто забыла имя. Она внизу. Среди тех, кто не стал прахом. А стал – эхом.

Он не указал дорогу. Но в его голосе было направление.

Склеп оказался не под землёй – под храмом. Остатки купола зияли вверх, словно воронка. Под ней – ступени. Много. Глубоко. Чем ниже – тем тише.

На последнем пролёте воздух стал плотным. Но не тяжёлым. Наполненным. Как в библиотеке, где каждая книга ждёт, чтобы её открыли.

Зал напоминал сосуд. Стены – из глины, плотной, тронутой временем. По ним – фрески. Не имперские. Доагнийские. Люди – в простых одеждах. Без символов. Без каст. Они держались за руки. Строили что-то. Вырезали узоры. Смотрели друг на друга – не вниз, не вверх. В глаза.

– Империя не всегда была машиной, – прошептала Михира. – Когда-то она жила не в структуре. А в согласии.

В дальнем конце зала сидела женщина. Волосы – цвета песка. Глаза – сухие. Но не мёртвые. Одежда – наслоения ткани, из которой исчез цвет, но осталась текстура.

Она не поднялась.

– Ты активировала Контур, – произнесла она. Голос – шероховатый, как берег. – И осталась собой.

Михира кивнула.

– Тогда ты готова услышать, – сказала женщина. – Но не то, что скрывают. А то, что хранят.

Она повела их вглубь.

Там, в круглом помещении без углов, стоял камень. Темный, округлый, будто часть чего-то большего. На нём – надпись, выгравированная линиями, едва заметными:

«Те, кто жгли, теперь боятся пламени.

Но не те, кто несут его в ладонях.»

Оракул – Памятующая – подошла, положила ладонь на поверхность. Камень дрогнул.