Таким образом, к началу нашего столетия в британской историографии конституционного устройства и партийно-политической системы страны первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. сложилась весьма интересная и противоречивая ситуация. Основная историографическая интенция по отношению как к заявленному периоду, так и более широкому временному отрезку, включающему в себя комплекс событий между Славной революцией 1688 г. и первой парламентской реформой 1832 г., выразилась в осторожной, но вполне последовательной «терапевтической» критике, своего рода «консервативном ревизионизме» ключевых концепций традиционной вигской историографии, сложившихся к середине прошлого столетия. Современные британские исследователи все больше склоняются к тому, что базовый тезис вигской историографии, в соответствии с которым после событий Славной революции 1688 г. в стране возникла конституционная монархия, нуждается если не в полном пересмотре, то в существенном уточнении.

Указанная ревизия традиционных историографических установок происходила достаточно постепенно и сразу по нескольким направлениям. Если говорить о конституционной истории исследуемого периода, то уже в середине 60-х – конце 70-х гг. прошлого века, благодаря работам Дж. Беста и Р. Хоула, появляется характерная для современной британской историографии концепция «конституционной революции» 1828‒1832 гг. Ее авторы и последователи исходят из того, что только после парламентской реформы 1832 г. Великобритания стала «полудемократическим либеральным государством» с конституционным устройством современного типа. Результатом эволюции этого взгляда стала историографическая позиция Дж. Кларка и Дж. Блэка, оформившаяся в середине 80-х – начале 90-х гг. прошлого века. В соответствии с этой позицией в период между 1688 и 1832 гг. Англия продолжала оставаться страной «старого порядка». В обиход историков вошел термин «долгий XVIII в.», а решающий этап в становлении конституционной монархии стал все чаще увязываться не только (а подчас и не столько) с событиями 1832 г., но с религиозными реформами либеральных тори в 1828‒1829 гг.

Еще одним направлением ревизии традиционных установок вигской историографии, характерных для рассматриваемого периода, стала история партийно-политической системы Великобритании первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. С конца 70-х гг. прошлого века, после аргументированных работ Р. Уолкотта в британской историографии преобладает весьма сдержанный взгляд на проблему и убежденность в том, что Славная революция 1688 г. привела не к образованию партий, но лишь дала толчок к структурированию новой политической элиты в форме парламентских фракций. Работы Р. Блейка, Р. Стюарта, Б. Колмана конца 70-х – начала 90-х гг. прошлого века и ряд провокативных статей И. Ньюболда, появившихся до начала двухтысячных гг., склонили общее мнение большинства британских историков к тому, что на протяжении 1770-х ‒ конца 1820-хх гг. происходил постепенный переход от фракций к партиям, а решающим фактором, завершающим этот сложный процесс, стала парламентская реформа 1832 г.

Наконец, в последнее десятилетие XX – первое десятилетие нынешнего столетия в британской историографии конституционной истории и истории партийно-политической системы страны первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. сложилось еще одно критическое направление. На сей раз очередной ревизии подверглись традиционные вигские представления о рели и месте парламента в политической системе страны на протяжении «долгого XVIII в.». Еще со времен Л. Нэмира концепция все возрастающей роли парламента в управлении страной стала оцениваться с осторожностью, теперь же, благодаря новаторским работам Д. Фишера, принято считать, что в XVIII в. парламент приобрел лишь ряд собственных прерогативных полномочий, тогда как окончательное превращение его в законодательный орган власти, да и то с некоторыми принципиальными оговорками, предопределенными прецедентным характером английского права, произошло лишь в ходе «конституционной революции». Соответственно, в исследованиях Х. Смит подверглись корректировке некоторые представления о роли двора в этот период, и было показано, что в свете последних историографических достижений положение о полной утрате двором политических функций к началу XIX в. кажутся неоправданным преувеличением.