Парламент и парламентские свободы были и остаются важнейшими составляющими уникальной английской политической культуры. С конца XV в., когда с легкой руки Дж. Фортескью утвердилось представление об особой роли парламента в английской политической системе, парламентские свободы стали едва ли не главным элементом английской политической мифологии.171 В Англии эпохи Тюдоров и Стюартов представление о том, что парламент – явление специфически английское, было общим местом в политической теории и фразеологии. В XIX в. знатоки английского конституционного устройства Т. Бокль и У. Стаббс пытались показать, что английский парламент в последней трети XIX в. выполнял те же функции, что и четыре столетия назад.172 В этом же направлении работали виднейшие представители вигской историографии. Отталкиваясь от триумфа парламента в XIX в., они искали в истории свидетельства прогрессивных изменений, предопределивших такой исход событий.173 Если принять в качестве исходного такой метод исследования, при котором сначала исследуется настоящее, а затем анализируются события прошлого, исходя из предопределенного результата, то выводы окажутся близкими к тем, что получали У. Стаббс и вигские историографы. Куда сложнее обстоит дело при более критическом отношении к рассматриваемой проблеме, оформившемся в современной британской историографии на протяжении последних сорока лет.

Большинство отечественных специалистов по истории британского парламентаризма и сегодня исходят из того, что английский парламент уже в конце XVII в. превратился в постоянно действующий и независимый орган законодательной власти с определенным кругом полномочий.174 Их британские коллеги более осторожны, указывая, что в первой трети XVIII в. парламент скорее обрел лишь собственные прерогативные полномочия. Наличие последних, в свою очередь, вовсе не означает механического превращения парламента в законодательный орган в современном смысле слова. По мнению Д. Фишера, для этого потребовался век постепенных конституционных изменений, завершившийся «конституционной революцией» конца первой трети XIX в.175

Если парламентская история и история партийно-политической системы являются традиционными объектами изучения в британской историографии, в отношении которых теоретическая концепция Р. Лахманна оказывается весьма полезной с точки зрения расширения исследовательского контекста, то этого нельзя сказать о работах, посвященных истории двора в эпоху «великолепных Георгов». В конце 70-х гг. прошлого века Х. Смит, изучая природу монархической власти в георгианскую эпоху, обратила внимание на трансформацию представлений о сакральности королевской власти, столь характерных для общества «старого порядка», и отметила постепенное сокращение политических функций двора. По ее мнению, к последней трети XVIII в. двор утратил политическую функцию, сохранив, однако, важную социальную роль в жизни элиты.176

С этого времени характерной чертой британской историографии стало постепенное ослабление внимания к роли двора в политическом процессе.177 Очевидно, что после 1688 г., когда в качестве элемента политической системы к двору добавился ежегодно собираемый парламент, внимание историков переключилось на события, происходящие в Вестминстере. С этого момента именно парламент воспринимается как главный центр политической жизни, а историки описывают по преимуществу партии и выборы, с которыми связывалось зарождение современной политики. Двор стали обходить вниманием, и совершенно напрасно, поскольку в рамках королевской прерогативы английских монархов двор – это своего рода сортировочный пункт, где политическая нация (т. е. те, кто осуществлял центральное или местное управление) получала королевские милости. Управление этой нацией оставалось основной функцией двора на протяжении всего «долгого XVIII в.». В условиях, когда парламент, не будучи связан с репрезентативными механизмами современного типа, по сути назначал себя сам, формирование парламентского корпуса представлялось одной из важнейших функций двора. В этом отношении парламент – лестницу к власти не стоит путать с парламентом – вместилищем власти.