За окном стало совсем светло, и вдруг разом запели птицы. Старик повернулся на бок, кровать скрипнула, и через минуту в комнату заглянула Софья Григорьевна:

– Ты не спишь, Кирюша?

Она подошла к нему с тем выражением ласковой заботы, которое всегда его трогало. Какая прохладная и мягкая у нее рука…

– Дай-ка я тебе валерьянки накапаю. Ты совсем не спал?

– Я даже не знаю. Вроде дремал. Какие-то картинки из детства…

– Не надо бы тебе сейчас о грустном думать.

– Я вспоминал духовное училище. Там было хорошо. Сначала я, конечно, скучал по дому, по брату. Но к новой жизни привык быстро, нашел друзей. Так и положено в детстве. Там жилось сытно и весело.

Софья Григорьевна почти не слушала мужа, сосредоточившись на отсчете капель из коричневой бутылочки, а он продолжал задумчиво:

– И сейчас представляю, как живого, ворчливого доброго отца Никодима, преподавателя славянской грамматики. Он отличал меня перед всеми за прилежание.

Разбавив капли водой из кувшина, Софья Григорьевна протянула стеклянную рюмочку мужу:

– Прими.

Он чуть приподнялся и покорно выпил лекарство, оставаясь по-прежнему в прожитом:

– В третьем классе я открыл латынь и греческий. О, это был настоящий гипноз – Гомер, Гораций, Сенека, Плутарх… Отец Тихон даже удивлялся. Соклассники, конечно, насмешничали, но больше от зависти. Веришь ли, я и сейчас могу на память прочесть Горация или ответ Ахиллеса Агамемнону.

Софья Григорьевна похлопала мужа по руке:

– Верю, верю. Тебе нельзя волноваться.

– Да я не волнуюсь.

– Я пойду чай поставлю. Будешь шиповниковый?

Жена ушла, а Кирилл Тимофеевич все не мог выпутаться из магической паутины. Вспоминал, как позднее, уже в семинарии, с увлечением занимался живыми языками – немецким и французским – и собственных детей, а позднее и внуков, обучал языкам с младенчества и гордился тем, что Ташенька и Андрей чуть не с рождения лопотали по-немецки и по-французски и в гимназии всегда шли среди лучших по языкам. Обоим сыновьям это, кстати, тоже очень пригодилось: Александр читал лекции по математике в швейцарских университетах и в самой Сорбонне, а Костя без затруднений работал с немецкими инженерами в компании «Симменс».

Но главным событием и главной удачей в жизни – он всегда это понимал – стала встреча с семейством Макаровых: его направили в помощники к отцу Григорию после окончания семинарии.

Его, давно лишившегося родительской любви, поразила сама атмосфера дома: внимание родителей друг к другу, ненавязчивая, но подлинная и постоянная забота о детях. Он дал себе слово, что его будущая семья станет именно такой. Макаровы жили бедно, потому что большую часть невеликих доходов родители тратили на образование трех дочерей – они могли рассчитывать на хорошее замужество, только окончив епархиальное женское училище, которое готовило воспитанниц к реальной жизни. Девицы семейства Макаровых действительно имели хорошее образование: все играли на фортепиано, рисовали, говорили по-французски, танцевали, умели поддержать беседу. Кроме того, они прошли полный курс домоводства, то есть могли экономно, но достойно, вести дом. Они не только знали секреты хорошей кухни, но и умели, что называется, сварить суп из топора, прекрасно шили – были на все руки мастерицы. После училища старших дочерей приняли воспитательницами в богатые дома, и родители гордились, получая прекрасные отзывы об их работе.

С первых минут знакомства Кирилл Тимофеевич не мог отвести глаз от младшей – Сонечки (по счастью, еще не помолвленной, как сестры), и через два года она из Макаровой сделалась Покровской, а потом стала лучшей матерью Саше и Косте.