– Вам придётся от Мирного ехать.

– И пускай! – сказала Ника, – Какая разница? Там разве очень долго?

– Полчаса по-любому добираться.

– Разве никто не ездит в школу из другого района?

– Из Мирного – нет! Из Мирного в нашу школу! Вы смеётесь? Из Мирного в лучшую школу мегаполиса! Приехать из деревни и в сарафанчике и шлёпанцах заявиться в частную школу! Да вы с ума сошли! Ника будет на брюхе…

– Не ори! – оборвала его девочка, в первые секунды расстерявшаяся, – И чего тебя с этого так бомбит? Детская травма? Ты же сам говорил, что нужно в частную.

– Не вам же. – уже тихо сказал Юра, – Мне тебя жаль.

– Но ты ведь защитишь Нику, если её обидят? – нахмурилась тётя Света, – Если она будет учится в одном классе с тобой, ты можешь ей помогать, сидеть рядом.

Науров молчал. Не мог же он сказать, что он орал, потому что струсил. Струсил, что придётся отвечать за девочку из "деревни". Струсил, что она будет ходить за ним, как хвостик, а за их спинами будут ржать. Одноклассницы, Филька, Димка и его дружки. Юрка никогда не хотел признаться хотя бы себе в том, что он неуверенный. Гордый, ранимый, чувствительный, постоянно трясущийся за свою репутацию. "Что о нём подумают? Что ему скажут?" – это были больные вопросы. Кажется, он жил не для себя, а для тех, кто мог о нём что-нибудь подумать. И сейчас мысль о том, что его могут высмеивать за дружбу с нищенкой из провинции, настолько пугала его: он даже ни на секунду не задумывался, хочет ли он дружить с Никой – это ничего не значило для него.

– Ты, Юр, не переживай так! – сказала тётя Света, – Может зря ты раздуваешь из мелочи? Всё у вас будет хорошо.

– Да. – согласился Науров, вкладывая в это тихое "да" свою бессильную ярость.

Он молчал, пока они ехали. Молчал, навалившись лбом на стекло, когда ему пытались задать вопросы Ника или тётя Света, молчал, когда ему впихнули в руки пару сумок, молчал, когда они выходили из Ласточки. Он надеялся, что покончит с помощью, а они забудут, и их внезапное решение пойти в частную школу замнётся, и он никогда больше их не увидит.

По дороге от вокзала до квартиры, Наурову всё-таки пришлось говорить, но задавал вопросы и объяснял он коротко, холодно. Тётя Света встревоженно спрашивала его несколько раз, не обиделся ли он, но Науров отвечал отрицательно.

Он поставил сумки на пороге их квартиры, оглянул её, поджав губы, и спросил, нисколько не смущаясь оттого, что нотки нетерпения явственно прозвучали в его голосе:

– Что-то ещё нужно или я могу идти?

– Мы думали, ты покажешь нам, что есть поблизости, – пробормотала тётя Света.

– Я здесь сам никогда не был. Вы не умеете пользоваться картографическими сервисами?

– Но школу свою… Мы ведь можем туда съездить сейчас?

– Едьте. Едьте!

Юра побежал по ступеням вниз: он любил решать проблемы по-детски – убегать от них. Ника догнала его на лестничной площадке, ухватила за рукав.

– Опять ты за рукав! – раздражённо сказал Юрка, – Тебя мама не научила, что нельзя растягивать рукава на одежде?

– Почему ты не хочешь, чтобы я училась с тобой вместе?

– Я объяснил.

– Нет. Деньги за обучение, добираться – это наши проблемы. Ты не хочешь из-за чего-то другого.

Науров долго молчал, смотря в её большие серьёзные глаза, потом спросил:

– Зачем ты так серьёзно на меня смотришь, если ты дурочка?

– Если не хочешь, чтобы я училась вместе с тобой, то и не надо. Иди. Счастливо. – она принялась подниматься назад, к квартире.

– Постой! – вдруг окликнул её Юрка, и Ника обернулась, – Я тебе кое-что обещал.

Он взял её за руку и продолжил спускаться, без слов, без пояснений. Ника шла рядом и смотрела на него: на сжатые в чёрточку губы, на сведённые узкие чёрные брови, на остро-очерченный подбородок и скулы. Науров двигался прямо и ровно и держал подбородок чуть выше, чем большинство людей.