«Я ощущаю себя почти по ту сторону мира» —
так поэт описал в письме своему другу Фикеру свое душевное состояние, находясь в Краковском лазарете и предчувствуя скорую развязку своей судьбы. И приложил к письму два последних своих стихотворения – «Гродек» и «Плач». Но по ту сторону мира в прозрениях Тракля пребывают не только духовные сумерки и вселенская ночь,
«когда в почерневших водах мы каменный лик созерцаем».
Доходя до самых пределов распада и боли, заглядывая в бездны отчаянья – где-то там, за гранью постижимого – над зловонным гниением плоти чудесным образом воскуряется ладан, а в глубинах абсолютного Ничто брезжит серафический свет. По словам философа Мартина Хайдеггера траклевская «страна Заката есть переход к самым истокам укорененной в ней тайно Зари»23. Той Зари, на которой
«лучезарно подъемлются посеребрённые веки возлюбленных»,
преображённая плоть пребывает единой и
«песнопенье воскресших сладостно».
Не потому ли удивительным образом – в унисон с огласительным словом на Пасху: «Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!» —звучит и «Весна души» Тракля:
«Чистота! Всюду одна чистота! Где теперь, смерть, твои тропы ужасные,
Где безмолвие серое, в камне застывшее, где скалы ночи,
Тени где неприкаянные? Лучистое солнце из бездны сияет!»
• На пути к Траклю
«Разве не знаете? разве вы не слышали? разве вам не говорено было от начала? разве вы не уразумели из оснований земли?»
(Ис.40:21)
«…разум Его неисследим»
(Ис.40:28)
Замкнутый в себе поэтический мир Тракля с трудом поддаётся пониманию и интерпретации. Особую сложность в его передаче создаёт такая парадоксальная особенность траклевского мироощущения, как расщепленная оптика восприятия, мозаичность сознания, многочисленные переотражения лирического «Я», вследствие чего от стихотворения к стихотворению в воображении поэта возникают всё новые и новые его фантомы – многочисленные двойники,: «Тот», «Иной», «Потаенный», «Сновидящий», «Пришелец»…. Даже образ сестры-отроковицы в этом мире может стать продолжением отрока-брата:
«Отрок лучистый
Проступает Сестра среди осени…»,
образуя андрогинное с ним единение. Лирический герой в поэзии Тракля настолько многолик, что иногда легко ускользает от переводческого взгляда.
В качестве иллюстрации можно привести один очень характерный пример: словосочетание «aus der Kehle des Tönenden» (которое я перевожу как «горлом Поющего») в стихотворении «Опочившему в юности» интересно тем, что здесь явным образом обозначен лирический герой, который предстаёт как «Поющий/Поющее», но в переводах, получивших широкое распространение, его субъектность попросту исчезает: «из певчего горла» (С. Аверинцев24, В. Летучий25, О. Бараш), «из отверстой гортани» (К. Соколова26), «из горла мелодией!» (Н. Болдырев27). Так и хочется воскликнуть: о «бедном „Поющем“» замолвите слово!
Приведённый пример – песчинка в многомерной картине поэтического мышления Тракля. Неповторимая мелодика его меланхолии, суггестивный слог, сакральная образность, восходящая к Мифу, блуждающий синтаксис письма создают подчас труднопреодолимые проблемы для переводчика и невольно поднимают извечный вопрос: переводима ли в принципе поэзия, передаваем ли голос поэта, его интонация и обертона – слышим ли мы их в переводах?
Несмотря на то, что на сегодняшний день практически всё лирическое наследие Тракля доступно на русском языке, и даже представлено несколько достаточно полных переводческих версий, самый поверхностный анализ этих работ позволяет увидеть в них немало «тёмных» мест и противоречий, трудностей в передаче подлинного голоса поэта. Наверное, по-другому и не может быть, когда мы прикасаемся к сокровенной поэзии, которая намеренно укрылась тайной, как покровом своим. Можно с уверенностью сказать, что Тракль в пространстве русского слова пока явно «недопереведён», а его поэтический слог «недосказан», и на пути к Траклю потребуется ещё немало усилий, чтобы раскрыть «запечатанный свиток» его поэзии. Ибо «кто исчерпал в