После получения известия о госпитализации Тракля его близкий друг Людвиг фон Фикер19 незамедлительно приехал навестить поэта и даже попытался вызволить его из «чистилища» психиатрического отделения больницы, атмосфера которой ничем не отличалась от тюремной, и где «лик жестокости и безумия» со свинцовой тяжестью проглядывал отовсюду. Однако настойчивые увещевания и просьбы Фикера о том, чтобы Тракля для его же скорейшего выздоровления перевели под домашнее наблюдение, вызвали только удивление со стороны врачей. По мнению Фикера, возможной причиной тому было проявление повышенного интереса одного из врачей к истории болезни Тракля, как к уникальной возможности изучить случай «гения и безумия»: скорее всего доктор натолкнулся на эту идею, изучая некоторые откровения поэта в ходе негласной цензуры его писем.
В подавленном состоянии покидая своего друга и с каким-то дурным предчувствием Фикер спросил его, есть ли у него наркотики? Тракль признался, что есть, и с улыбкой добавил: «А как иначе я остался бы жив?». Прощальный взгляд поэта особенно поразил Фикера: на его «до скорого свидания» Тракль никак не ответил и остался лежать неподвижно на больничной койке: «Он только смотрел на меня. Всё смотрел и смотрел… Никогда я не забуду этот взгляд»20.
«…одинокий крик птицы, умирающей в синем покое»
Несмотря на то, что предварительный диагноз армейских психиатров сводился к тому, что Тракль стал жертвой dementia praecox на ранней стадии, о чём был составлен официальный отчёт, подписанный тремя врачами, Фикер был убеждён, что поэта довели до самоубийства путём принудительного психиатрического лечения, которое неизбежно усугубило его душевное расстройство.
Окончательный диагноз в истории болезни и судьбы Тракля так и не был поставлен: 4 ноября 1914 г. поэт навсегда покинул этот горестный «сад для сирот», «пристанище мрачной лечебницы»: он умер, проведя один день в коме от передозировки кокаином.
«Когда он слёг в прохладу постели, его переполняли несказанные слёзы. Но не нашлось никого, кто бы возложил на чело его свою руку».
Накануне вечером Матиас Рот, денщик Тракля, наблюдал сквозь замочную скважину, что «сердце его господина всё ещё билось, поскольку его грудь с усилием то поднималась, то опускалась»21.
«Сон и смерть, орлы мрака
Всю ночь ворожили над этой главой,
Чтобы лик золотой человека
В ледяных волнах вечности
Канул».
Лишь на следующее утро Тракль отмучился; его тело лежало на кровати, покрытое простыней.
«Он плыл, Ясновидящий, по бурым лугам. О, часы первобытного восхищения. <…>
О, душа, что нежно воспела песнь камыша пожелтевшего, огненность кротости».
Вопрос, была ли передозировка осознанной или произошла вследствие роковой случайности, останется навсегда без ответа.22 Так же как навсегда останется тайной тот исход внутренней брани, которую в последние часы своей земной жизни претерпел великий безумец и одинокий страдалец.
«О, сестра рвущей душу тоски,
Смотри, трепещущий тонет челнок
Под звёздами
Перед ликом безмолвной ночи».
• К истокам Зари
«…и ранами Его мы исцелились»
(Ис.53:5)
Лирика Тракля отличаются нарочито замедленным дыханием, медитативной монотонностью, частыми, словно заклинания, повторами одних и тех же звуков и слов, отчего стихотворные строки обретают медиумический тон, суггестивную силу воздействия. И хотя внешне они порождают череду спонтанных видений и бессвязных галлюцинаций, внутренне мы безотчетно чувствуем подчинение всех образов какому-то сокровенному замыслу, неведомой литургии, тайна которых приоткрывается только за гранью траклевского Заката.