Когда зрение вернулось, он не сразу понял, что видит. Пространство не вспыхнуло и не обрушилось. Оно просто было. Холодное, серое, наполненное тусклым светом, каким бывают зимние сумерки в северных городах. Всё казалось реальным: влажный воздух, пронизанный гарью, мокрая мостовая под ногами, каменные дома с облупленными стенами, низкие окна, чёрные от налёта времени. Над улицей висело небо – тяжёлое, серое, чужое. Александр стоял посреди переулка. Он ощущал присутствие, но не чувствовал веса тела. Никто не замечал его. Прохожие, редкие и спешащие, проходили мимо – кто-то с корзиной, кто-то с книгой, кто-то с опущенной головой. Ни один взгляд не задержался на нём. Он был невидим, но не неслышен для себя. Его собственное дыхание казалось глухим, как в пустом помещении, где стены слишком толстые, чтобы отразить звук.

Он не знал, где находится. Всё вокруг было непривычным и вместе с тем тревожно знакомым. В этих зданиях, в узости улочек, в рисунке мостовой чувствовалось что-то вычитанное, когда-то изученное. Он не мог назвать этот город – не потому что забыл, а потому что время здесь больше не имело привычных ориентиров. Он оказался в прошлом – не знал точно, насколько далёком, но не сомневался, что это именно так. Где-то за его спиной раздался скрип. Обернувшись, он увидел, как из дверей одного из домов выходит человек. Одет он был по-зимнему, но без пальто, в тёмном жилете и высоком воротнике. Лицо было бледным, губы плотно сжаты. Он не выглядел испуганным, скорее – истощённым. За ним следовали двое в военной форме. Один держал сложенные бумаги, второй внимательно следил за шагом впереди идущего. Всё происходило тихо, почти буднично, как если бы в этом не было ничего неожиданного. Жандармы вели задержанного к стоящей на углу карете. Извозчик ждал, глядя себе под ноги. Один из прохожих остановился, но тут же сделал вид, что смотрит на мостовую. Никто не вмешивался. Никто не спрашивал. И Александр понял, что стал свидетелем чего-то значительного. Он не мог дышать свободно. В груди нарастало чувство, которое не имело формы – не страх, не грусть, не сочувствие. Что-то большее. Что-то, что касалось лично его, хотя он ничего не мог изменить. Это было не просто чужое прошлое. Это был чужой предел, и он стоял рядом, без имени, без права голоса.

Он не двинулся с места. В этом пространстве он не мог сделать шаг, не мог окликнуть, не мог быть услышан. Он присутствовал – но не существовал. И всё же знал: это мгновение останется в нём. Оно не растворится, не забудется. Оно вросло в его воспоминания, как гвоздь в дерево, оставляя след, даже если вынуть.

Возвращение не сопровождалось ни звуком, ни толчком. Комната просто вернулась – как будто тьма, накрывшая глаза, рассеялась медленно, уступив место привычному свету. Всё находилось на своих местах: раскрытая книга на столе, абажур с мягким светом, часы, всё так же раскрытые, с неподвижными стрелками. Воздух был сухим, слегка пыльным, таким, каким он был всегда. Но сам Александр уже не чувствовал себя частью этой привычной сцены. Медленно откинувшись на спинку кресла, он пошевелил пальцами, затем выпрямил ноги – словно проверяя, принадлежит ли ему это тело. Внутри ощущалась не усталость, а странная, плотная отстраненность. Мысли не собирались в цепочку. Всё происходившее напоминало сон, но без той зыбкости, которая исчезает при пробуждении. Каждый фрагмент – улица, лица, фигура в жилете, шаги по брусчатке – оставались с ним с пугающей ясностью.

Он поднялся и сделал несколько шагов по комнате. Паркет скрипнул, как обычно, но звук показался неестественно громким. Стены будто придвинулись ближе, воздух стал суше, лампа светила тусклее. Всё осталось прежним, но ничего не чувствовалось прежним. Он подошёл к зеркалу и замер, всматриваясь в знакомые черты. Всё оставалось прежним – и всё казалось чуть иным. Глаза в отражении стали глубже, будто за ними таилась чужая тень. Он сел за стол и провёл рукой по краю бумаги. Бумага была сухой, чистой, ему казалось, что она хранит след другого времени. След, оставленный присутствием, которого быть не должно. Он снова посмотрел на часы. Вспомнил всё: улицу, холод, лица, людей, тишину. Вспомнил человека, которого в то мгновение не узнал, но чьё присутствие произвело впечатление сильнее, чем любой образ из прошлого. Он не пытался объяснить произошедшее. Не искал теорий. Впервые за долгое время его разум не требовал доказательств. Он знал одно: то, что он видел, не могло быть иллюзией. Это была память, ставшая телом. И эта память не собиралась отпускать его. Он медленно выдохнул, не отводя взгляда от часов. Внутри нарастало чувство, будто в нём появилась трещина. Не разрушение, но линия, по которой что-то сдвинулось. И теперь ничто не вернётся на место, каким бы прежним ни казалось.