Захлопнув тетрадь, он сел, будто ощутив тяжесть, которую не смог сразу осознать. Ощущение сжатости в груди не исчезало. Казалось, в дыхании появилась другая плотность – словно с каждой минутой он погружался в то, что уже не принадлежит обычной реальности. Невозможно было отрицать то, что складывалось перед ним слишком точно, слишком выверено, слишком неслучайно. Даже если бы не было загадочной Эммы, всё равно оставались факты: письмо с его именем, датированное XIX веком, карманные часы, идущие вспять, теперь – тетрадь с той же вязью, что он уже видел. Один за другим, как тщательно подогнанные кусочки головоломки, эти артефакты выстраивались в единую, пугающе логичную цепь.

На улице воздух был прохладным. Париж дышал привычной будничной суетой, но эта суета казалась далёкой, как звук, доносящийся сквозь стекло. Рынок находился в северной части Парижа, в переулках, где время само казалось в пыльной паузе. Там всё оставалось прежним десятилетиями: булыжные мостовые, лавки со старинной посудой, пожелтевшие афиши на стенах, запах жареных каштанов и сырой ткани. Это было одно из тех мест, куда не заходят за определённой вещью. Сюда приходили, чтобы что-то найти – не всегда понимая, что именно.

Он добрался до площади в середине дня. Не планировал идти туда утром, не планировал вообще. Но ощущение, что именно здесь надо быть, преследовало его с того момента, как он закрыл тетрадь Эммы. Оно не поддавалось объяснению – было навязчивым, как неоконченное предложение в уме, которое требует завершения. Толпа рассасывалась по рядам, мерно гудела голосами продавцов и покупателей. Он шёл вдоль развалов, скользя взглядом по безделушкам: бронзовые ключи, фарфоровые статуэтки, армейские жетоны, почтовые открытки с выцветшими чернилами. Всё это казалось ему сейчас… слишком мирным. Слишком простым, чтобы рядом с ним могли лежать часы, шепчущие о сломанном времени.

Он вспомнил старика, у которого тогда купил часы. Маленький развал в углу, между двумя переулками – без таблички, без названия, просто стол, накрытый потёртой тканью, заваленный пёстрой мелочью. Теперь стол стоял на прежнем месте – но сам продавец исчез. Вместо него сидел другой: моложе, в вязаной шапке, с аккуратной бородой. Вокруг – та же ткань, но вещи уже были другими: выцветшие плакаты 60-х, переносные магнитофоны, коробки с дешёвыми винилами.

Александр подошёл ближе. Продавец поднял голову.

– Простите, – сказал он. – Здесь сидел другой человек. Пожилой. Торговал… старыми механизмами, часами. Он всё ещё здесь бывает?

Тот пожал плечами, не отрываясь от телефона.

– Я на этом месте второй день.. До меня, может, кто и был. Но таких тут много.

– Вы не знаете его имени?

– Мы тут вообще редко по именам. Если вещь некраденая, и то ладно.

Александр кивнул. Он не стал настаивать и не проявил ни капли разочарования. Напротив – в глубине сознания что-то отозвалось с неожиданной ясностью, словно подтверждая давно зреющее подозрение. Всё происходящее – слишком точное, слишком выверенное, словно кто-то невидимый расставлял фигуры на доске, подталкивая к нужным шагам. Мужчина с часами появился именно тогда, когда это было необходимо. Продал их именно тому, кому нужно. А затем исчез, оставив после себя лишь тень присутствия. Александр постоял в нерешительности, глядя на пустой переулок, откуда в тот день вышел с неожиданной покупкой в кармане. Он ясно вспомнил, как тогда колебался купить или пройти мимо, и как в последний момент словно чужая воля подтолкнула его к витрине. Вспомнил, как взял часы в руки, и как их вес показался странно знакомым, будто он уже держал их когда-то, в другой жизни или в другом времени.