Сев, он положил бумагу на ладонь и вчитался вновь, уже не для понимания, а для того, чтобы почувствовать интонацию. Каждое слово словно было обращено лично к нему – не как к историку, не как к постороннему наблюдателю, а как к участнику. Текст звучал как напоминание и как призыв, одновременно. Он не искал логики. Не составлял теорий. Послание существовало. Бумага хранила в себе не только чернила, но и прикосновение другого времени. А если письмо появилось в кармане без его ведома, значит, то, что он пережил, было не сном и не иллюзией. Сложив лист аккуратно, он положил его обратно в карман, точно хрупкую улику, значимость которой невозможно измерить рационально. Взгляд скользнул к часам – неподвижным, молчаливым, но наполненным тем же напряжением, что и ночь накануне. Теперь они стали больше, чем предмет. Они превратились в границу, через которую он уже однажды переступил.

Архив, в котором Александр проводил большую часть своих будней, всегда казался убежищем от хаоса внешнего мира. Толстые стены бывшего монастыря, переделанного под национальное хранилище памяти, хранили особую тишину – не гнетущую, а сосредоточенную, как в библиотеке перед началом важного исследования. Сегодня, однако, всё воспринималось иначе. Те же залы, те же лестницы, тот же свет из старинных окон – всё в этом привычном порядке ощущалось незримое напряжение.

Он прошёл по коридору, приветливо кивнув дежурному, и свернул в боковой зал, где хранились документы XIX века. Здесь пахло сухой бумагой, воском, древесной пылью. Каждый шкаф, каждый ящик были ему знакомы до мелочей. Александр уже знал, к какому отделу обратиться: «Тюремная переписка, 1849». Он надел белые перчатки, чтобы не повредить страницы, и достал нужную папку с полки.

На первый взгляд всё было на месте. Переплет немного потёрт, бирка с архивным номером чуть сместилась, но сами листы лежали аккуратно, без следов постороннего вмешательства. Он разложил их на столе, присел и начал просматривать по порядку. Письма были знакомы. Он читал их прежде – не раз. Знал почерк, стиль, мог с точностью до слова воспроизвести некоторые фразы. Но одно письмо отсутствовало. Сначала он решил, что просто пропустил его. Перелистал назад, потом вперёд. Сравнил номера страниц, сверился с оглавлением. Всё совпадало – кроме самого текста. Не было ни абзаца, ни оборота, который он помнил особенно ясно. Даже финальная строка, когда-то впечатавшаяся в память, исчезла, будто её никогда и не существовало. Смятение нарастало, но он не дал ему овладеть собой. Методично, шаг за шагом, он извлёк сопутствующие копии: черновики, служебные протоколы, записи переписчиков. Ни в одном из них не оказалось нужного письма. Его не было нигде. И всё же Александр знал – оно существовало. Он держал его в руках, работал с ним, делал пометки на полях собственной копии. Он мог бы поклясться, что видел его здесь, в этом зале, за этим самым столом.