Он прошёл вдоль шкафов, ощупью отыскивая привычную дорожку к своему столу. Всё казалось прежним: длинные ряды карточек, старые каталожные ящики, едва слышный запах пыли, дерева и старой кожи. В глубине зала, между двумя шкафами, он заметил фигуру, которая не вписывалась в это привычное утро.

Женщина стояла боком к свету, и он сразу отметил, насколько она была не похожа на тех, кто обычно приходил сюда: её пальто казалось старомодным, строго сшитым, с застёжками под горло; тёмно-серый платок был завязан аккуратно, словно в какой-то другой эпохе. Она не искала что-то в ящиках – скорее, перебирала карточки, как будто вспоминала их на ощупь. Движения её были размеренными, уверенными, и всё в ней напоминало ему библиотекарей прошлого – тех, кто работал с отголоском, а не с данными.

Александр собирался пройти мимо, не привлекая внимания, но в тот момент, когда его шаг совпал с её жестом, она обернулась. Глаза её были карие, глубокие, с лёгкой усталостью, которую редко можно увидеть у людей её возраста. Он остановился, не зная, почему, – будто кто-то невидимый положил ладонь ему на грудь.

– Вы Морель, – произнесла она спокойно.

Голос её был не громким, но в нём не было ни вопроса, ни удивления. Только констатация факта, словно она называла не имя, а заранее известную формулу.

Он слегка приподнял брови и кивнул, не скрывая растерянности.

– Да. Простите, мы… встречались?

– Мы работаем в одной системе, – ответила она. – Только в разных столетиях.

Он не сразу понял, что именно она сказала. Внутри будто что-то сдвинулось, и в этом сдвиге возникла трещина между тем, что он привык считать реальностью, и тем, что только что услышал. Она же говорила всё так, будто обсуждала рабочую встречу, будто это вовсе не звучало как безумие.

– Простите, что? – Он чуть подался вперёд. – Я не совсем…

– Вы нашли часы. И письмо, – произнесла она чуть мягче. – Значит, цепь сработала. Это значит, что всё уже началось.

Она сделала несколько шагов вперёд, и теперь он мог рассмотреть её ближе. Лицо было тонким, бледным, но не болезненным – скорее, спокойным, как у тех, кто часто бывает один. На лацкане её пальто виднелась крошечная серебряная брошь, в форме закрученной спирали, поделённой тонкой линией надвое.

– Кто вы? – спросил он тихо, но настойчиво.

– Эмма Рувье, – произнесла она. – И я здесь не за ответами. Я здесь, чтобы задать вам один вопрос.

Она замолчала, и между ними воцарилась странная, плотная тишина. Он почти услышал, как за шкафами шелестит бумага, как снаружи гудит улица, как в глубине здания скрипит лифт. Всё стало отчётливым, как в момент перед озарением.

Эмма посмотрела на него пристально и ровно:

– Вы готовы вспомнить то, чего никогда не знали?

Александр не ответил сразу. Слова женщины, такие простые по форме, будто растворялись в воздухе, оставляя после себя тяжесть, которую нельзя было сбросить одной репликой. Он стоял, чувствуя, как мир вокруг будто замедляется – не в физическом смысле, а во внутреннем: как будто он оказался в пространстве, где всё уже сказано, и ему остаётся только понять.

Эмма стояла спокойно, будто знала, что он не сможет отвернуться. Не из страха, не из любопытства, а потому что кто-то внутри него уже всё решил. Невидимая нить тянулась от её руки к тем часам, что лежали в его сумке.

– Простите, – произнёс он наконец, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Но я не понимаю, что вы сейчас сказали.

– Ещё бы вы понимали, – ответила она так, будто разговаривала не с ним одним, а с многими, кто задавал ей этот вопрос прежде. – Вы привыкли думать, что время – это дорога. Прямая, извилистая, но односторонняя. Мы все так думаем. Нам так удобно.