– «…ты не первый, кто идёт по этому пути…» – пробормотал он, касаясь указательным пальцем подчеркнутого «Александр».

За окнами кто-то прошёл по лестничной площадке, скрипнула дверь соседей. Всё происходящее вокруг казалось слишком обычным на фоне того, что рождалось в его мыслях. Он попытался отстраниться, найти логическую опору. Взял ноутбук, стал искать в базе данных архива документ с тем же шифром. Но файл не числился ни в одной категории. Папка существовала, ноофициально её не было. Это означало одно: кто-то хотел, чтобы она попала к нему. Или… кто-то уже знал, что он её найдёт.

Комната погружалась в мягкий полумрак. Александр выключил настольную лампу, но не спешил лечь. Его тело чувствовало усталость, но разум оставался настороженным, как будто день не завершился. Он бродил по квартире медленно, с тем же напряжённым сосредоточением, с каким обходят пустой музей ночью – где стены всё ещё хранят чужие шаги. Он пытался отвлечься – открыл книгу, стал листать не вникая, потом налил себе немного вина, чтобы занять руки. Но всё, что он ни делал, казалось приклеенным к настоящему лишь наполовину. Настоящее больше не чувствовалось целым. Где-то между строчками, часами, датой и именем пролегла трещина. И сквозь неё, пусть ещё узкой щелью уже сочилось нечто другое. Когда он всё же лёг, было уже за полночь. Улица снаружи стихла. За окном остались лишь слабые отблески ночных фонарей и редкие шаги. Кровать показалась непривычно мягкой – тело не могло расслабиться. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, и не знал, чего боится больше: не уснуть – или уснуть и снова увидеть то, что невозможно объяснить.

Сон пришёл медленно, как сдвиг во времени. Он не почувствовал, когда перестал слышать шум улицы, когда стены комнаты растворились. Сначала было ощущение снега. Он не видел его, но чувствовал, как воздух. Воздух был тяжёлый, как перегретый металл, и в нём что-то будто звенело невидимо – словно колебания струн, натянутых между эпохами. Затем – улица, выложенная брусчаткой. Каменные дома, плотно прижатые друг к другу, чёрные трубы на крышах, тонкие струи пара, вырывающиеся из подвалов. Снег лежал неровно, с пятнами серого льда. Фонари – редкие, мерцающие, словно пульсирующие точки во мраке. Он стоял посреди этого пространства, одетый не по погоде. Он знал, что это не его одежда, не его время. Но ноги не мёрзли. Ни страха, ни удивления не было – лишь глубокое узнавание. Всё вокруг казалось знакомым не из жизни, а из какой-то древней памяти, которую он не помнил, но в которой, казалось, уже однажды жил. Чей-то силуэт в шинели, с фуражкой, с прямой спиной – стоял на противоположной стороне улицы. Фигура была неподвижна, словно ждала. Александр сделал шаг. Снег заскрипел под ногами. Фигура не двинулась, но что-то в её позе изменилось – напряжение, будто человек знал, что его заметили. Он приближался медленно, чувствуя, как под подошвами хрустит тонкий лёд, как влажный воздух проникает под воротник. Фигура впереди стояла неподвижно. От неё веяло спокойствием и безысходностью одновременно. Её молчание ощущалось громче любого голоса.

Справа от фигуры высился старый дом – четырёхэтажный, с выбитыми буквами на каменном фризе над входом. Надпись была частично стёрта временем, но некоторые слова оставались читаемыми:

«… СЛЕДСТВЕННАЯ КОМИССИЯ …»

У Александра закружилась голова. Неясно, откуда в нём было это знание – здание не встречалось ни в книгах, ни в документах. И всё же ощущение было безошибочным: здесь вершились судьбы. Здесь решались жизни.

Фигура медленно повернулась. Лица всё ещё не было видно – словно оно скрывалось за тонкой вуалью, за зеркальной пеленой. Но глаза были отчётливы. Глаза, полные странной печали и знания. Человек поднял руку и медленно указал на часы в его руке. Он хотел что-то сказать, но губы не двигались. Лишь тихий гул, будто от глубинного колокола, раздался в воздухе.