У Булгаковых запевают нэпманский шлягер: «Цыпленок вареный, цыпленок жареный, цыпленок тоже хочет жить…»

А м е т и с т о в (с завистью). Вот дают! Никакие доктора им не нужны!

П е р в а я. Но в творчестве Михаил Афанасьевич врачей не обижал. В закатном романе все медики написаны с любовью.

Т у р б и н. А я не спорю. Профессор Александр Николаевич Стравинский, лечивший вашего Ванечку от шизофрении, показан умницей. Профессора Кузьмин и Буре в своих эпизодах – тоже. Интеллигенция старой закваски. Ее Булгаков приял всем сердцем. Но весь «Мольер» пропитан ненавистью к эскулапам.

П е р в а я. Ах, какие там эскулапы? При Людовике XV, короле Солнце?! Шарлатаны!

Т у р б и н. Допустим. Но это литература. А в жизни? Доктор Воскресенский снял Булгакова с иглы и в благодарность получил презрение.

П е р в а я. Ну, там была причина!

А м е т и с т о в. Можно ли узнать, какая?

Т у р б и н. Альковная. Матушка Михаила Афанасьевича, овдовев, приняла ухаживания Ивана Павловича.

П е р в а я. А старший сын возревновал, забыл, что у него еще два младших брата и четыре сестры, всех надо выводить в люди.

Т у р б и н. Да и вообще сволочной характер у нашего создателя, что и требуется признать!

П е р в а я. Это чересчур!

А м е т и с т о в. Согласен, гражданочка судья. Пусть будет сложный характер, ладно, доктор?

Т у р б и н. Если только очень сложный. Честолюбивый эгоцентрист! Тщеславие било фонтаном. Хочу славы и денег! Его слова?

П е р в а я. Не отрицаю. Говорил…

А м е т и с т о в. Конечно, говорил! Еще и хорохорился при этом! (Бросается жать Турбину руку.) Обварили вы Мишеля, доктор, крутым кипятком обварили.

П е р в а я. Не спорю – себялюб. Но вы найдите другой типаж среди творцов.

А м е т и с т о в (бросается жать ее руку). Как это верно, гражданочка судья! Все творцы одинаковые – канальи! Только о себе и думают. Мне ли не знать!

Т у р б и н (ожесточается). Хочешь любить себя – люби до беспамятства. Но другим людям зачем гадить? А Михаил Афанасьевич мужа родной сестры сделал посмешищем, представив никчемным перевертышем Тальбергом. Наших соседей оболгал. А ведь порядочные люди! Что они ему сделали? Чем не угодили? Булгаков еще в школе был едким, всех задразнивал, хейтил. Кстати, точный англицизм. А дневники его читывали?

А м е т и с т о в. Что в них такого? Наветы на вождей революции?

Т у р б и н. Хуже! Антисемитизм.

А м е т и с т о в (вскрикивает). О какой!

П е р в а я (сокрушенно). Даже в шальные 90-е дневники опубликовали с изъятиями.

Т у р б и н. Что тут размусоливать – мерзавец!

П е р в а я (Турбину). Вы пристрастны к Булгакову. Не любите своего создателя!

Т у р б и н. Не за что мне его любить! Лампа с зеленым абажуром, кремовые шторы – это шикарно. «Счастье начинается с повседневности» – еще прекраснее. Но просидел он Россию-матушку, просидел! Как те генералы из киевских кафешантанов. И не в эмиграции просидел – в Москве!

П е р в а я (читает стихи Ахматовой).

Мне голос был, он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Т у р б и н (закрывает глаза, щиплет усики). Как поэтично, но как беспомощно… Как беспомощно!

Появляется Хлудов. Он одет в мундир генерала царской армии. На ногах – тапочки. Солнцезащитные очки, которые он иногда приподнимает на лоб. Хлудов производит впечатление серьезно больного человека, испытывающего непроходящий озноб.

А м е т и с т о в (опять падает на колени). Роман Валерьянович!

Х л у д о в (Турбину). Не скажите, доктор, не скажите.