Т у р б и н (добродушно). В расход повременим, милейшая. Это завсегда успеется. А мы понадеемся на лучшее. Вдруг исправится? Да так, что поднимется на ноги и станет сильным. Как большевики! Вот – слышите?

В комнате Булгаковых поют: «Но от Москвы до Британских морей Красная Армия всех сильней».

П е р в а я (морщится). Какой противный женский голос! Это булгаковская Люська взвизгивает? Отвратительно. Да и все фальшивят.

А м е т и с т о в. Так и есть, гражданочка судья, – фальшивят! Я тоже заметил, а у меня слух исключительный.

Т у р б и н. Они, может, и фальшивят, а вот Красная Армия – нет. За наше время ручаюсь. Все плохое случилось с красными после. Когда Михаила Афанасьевича начали издавать, когда стали раздаваться голоса «мы тоже летать хотим».

А м е т и с т о в. Где-то я уже это слышал!

Т у р б и н. Еще бы вам не слышать! Везде и всюду – летуны! Но вы вставайте, милейший, вставайте… (Аметистов встает.) Ну-с, покажите язык. Так, с белесым налетом. Это нехорошо, это по нашим временам контрреволюция. Язык должен быть красным… Теперь зрачки… Цвет одинаковый! Не знаю, как быть с языком, может, стоит даже вырвать, но сифилисом вы не больны! Совершенно точно не больны.

П е р в а я. А что с психикой, доктор?

Турбин хлопает перед лицом Аметистова в ладоши, и в это время за спиной доктора из кулисы в кулису пробегает вместе с велосипедом Иван Бездомный, одетый в кальсоны и толстовку.

А м е т и с т о в (пугается икричит). А-а-а!

Т у р б и н (отшатывается). Однако! Нервы у вас совсем расстроены.

А м е т и с т о в. Там!.. Пробежал, с велосипедом! Лохматый, в кальсонах.

Т у р б и н. Гм, в кальсонах, говорите? Что ж, это лучше, чем вообще нагишом. Хотя, конечно, фобия… (Раскрывает зрачок Аметистова.) Летающих собак и тараканов во сне видите, разговариваете с ними?

А м е т и с т о в. Да нет же, доктор! Какие разговоры с тараканами, когда они сразу убегают! Там человек с велосипедом, и не во сне! В кальсонах.

Т у р б и н. Уточните, касатик: ваш лохматый таракан ехал на велосипеде или бежал рядом с ним?

П е р в а я. Не ерничайте, доктор. Хватит развлекаться, Алексей Васильевич. Это же Ванечка.

Первая и Турбин смеются.

А м е т и с т о в. Какой Ванечка?

П е р в а я. Поэт Бездомный, он же профессор философии Понырев. В некотором временном, как я надеюсь, расстройстве чувств.

А м е т и с т о в. А зачем он с велосипедом?

П е р в а я. Ванечка в процессе погони. Вот и решил использовать техническое средство.

А м е т и с т о в. За кем же он гонится?

Т у р б и н. Ну, за кем ему гнаться, как не за дьяволом?!

П е р в а я. И Понтием Пилатом!

Оба заливаются хохотом.

А м е т и с т о в (с нервным смешком). Кто из нас психический?

Т у р б и н. Все. Без исключения. А Ванечка безобиден. Он ведь один раз уже догнал того, за кем гонится. С тех пор тихий, тихий.

П е р в а я. Вы бы дали ему облегчение, доктор. Может, очухается.

Т у р б и н (устало садится в кресло). Погоня за дьяволом не мой профиль, а сифилисом поэт Бездомный не болен. Ничем профессору Поныреву помочь не могу. Лекарства, содержащие морфий, на строгом учете. Не про Ванечкину честь.

А м е т и с т о в. У, мясник от медицины! Самому, видно, не хватает!

Т у р б и н (улыбается). Сразу видно, что вы порождение Булгакова. Это не я, а ваш Мишель грешил «потусторонними снами», пренебрегая врачебной этикой. Вообще он был дурным доктором.

П е р в а я. Так-таки и дурным?

Т у р б и н. А что вас удивляет? Учился долго и через пень-колоду. Чаще посещал оперу, чем кафедру. Хотел переквалифицироваться в певцы. Несколько раз мог вылететь из университета. Правда, диплом получил, отправился практиковать в провинцию. Там пришла беда: чуть не пропал, стал морфинистом. В Киеве чудом излечился, открыл кабинет по стыдным болезням, но прием вел неохотно. Бездарный венеролог. Уж вы поверьте. Мне ли не знать! Все больше по театрикам шлялся. Потом во Владикавказе, оставленном белыми, вовсе завязал с медициной. В военный коммунизм вступил журналистом, в НЭП – литератором.