П е р в а я (вздыхает). А как же «руки прочь!»? Эх вы, Аметистов! Шлепнуть вас надо… (Аметистов порывается бежать.) На месте, прохиндей! Дрожать, бояться!

Аметистов замирает. Первая открывает дорожную сумку, достает оттуда судейскую мантию, парик с буклями. Одевается.

П е р в а я. Ну-ну, Аметистов, очнитесь. Не принимайте близко к сердцу. Лучше посмотрите на меня. (Аметистов поворачивается, сразу припадает на колени.) Это лишнее. Хотя если вам так удобно… пожалуйста. Жаль, зеркала нет! Впрочем, Аметистов, скажите: как я вам в рабочем платье? Годится фасончик? Можно мне доверить суд над носителем логоса Аполлона? Вашим разлюбезным Мишелем?

А м е т и с т о в (истово). Не велите казнить, гражданочка судья! Ничего не знаю, никого не видел! А из Зойкиной квартиры утек, будучи в духовном смятении, находясь в беспамятстве. (Ползет к Первой.) Все по воле антисоветского драматурга Булгакова. Век воли не видать! А еще Мишель, пропади он пропадом, вождей охаивал. Про самого товарища Сталина анекдоты сочинял, да-с. (Кивает на дверь в комнату Булгаковых.) Рассказывал их иностранцам, а те, мерзавцы, ухохатывались. Аж до коликов. Если надо, миледи, назову фамилии, имена, адреса, явки.

П е р в а я (брезгливо). Хватит, Аметистов! Встаньте!

А м е т и с т о в. Не встану!

П е р в а я. Доктор, доктор! Куда же вы запропастились?

Входит одетый в белый халат и хромовые сапожки военного образца доктор Турбин. У него лицо чрезвычайно усталого человека, находящегося в состоянии сильного упадка сил последние двадцать лет. Он постоянно пощипывает свои усики, и в этих движениях проглядывается с трудом сдерживаемое раздражение. Впрочем, Алексей Васильевич это пытается скрыть под маской безразличия.

А м е т и с т о в (отползает от ног Первой). Уже и садисты-врачи здесь! Одолеют, ох одолеют.

Т у р б и н. Ну-с, кто у нас ползает на коленках, как маленький?

П е р в а я. Месье Аметистов, прошу любить и жаловать.

Т у р б и н. Это зачем «любить и жаловать»? Лишнее. Совершенно ни к чему. А вот осмотреть больного – ради бога. Таков мой профессиональный долг – клятва Гиппократа и все такое. Ну-с, касатик, ползи сюда.

А м е т и с т о в. Вот еще! Человек – это звучит гордо! (Подползает.)

Т у р б и н. Слова, какие громкие слова… Сколько их уже сказано! А с каким пафосом! (Ожесточается.) Пустопорожняя болтовня, ей-богу! Риторические излишества, замещающие смыслы. (С вызовом Первой.) И никакого толка, понимаете! Эх, эх… (Аметистову.) Вот вам, паразит вы эдакий, неужели не разъясняли в детстве, что ползать на коленях – самое бестолковое занятие на свете? Глупее просто придумать нельзя.

П е р в а я. Особенно если еще и просить.

Т у р б и н. С надеждой выпросить.

П е р в а я. Тем паче у тех, кто сильнее вас.

А м е т и с т о в. Неужели сами все предложат и сами все дадут?

Турбин и Первая смеются.

Т у р б и н. Размечтался, касатик. Дудки! Это все обманный треп Воланда. Нельзя верить дьяволу. Просить бесполезно в принципе.

П е р в а я. Бес-по-лез-но! В четыре слога, первый из них – «бес». Тот, что всех путает, и вас, Аметистов, попутал.

Т у р б и н. Понимаете? Никто ничего не предложит, никто ничего не даст. Даже справки об идиотизме. Сколько ни ползай, как ни протирай коленки. Так что не оправдали вы моих чаяний, касатик. Не таким я вас представлял по Зойкиной квартире.

Турбин и Первая переглядываются.

П е р в а я. Да уж, Аметистов! Хорошо начали, да плохо кончили. Как считаете, доктор: занесем гражданина в расход? Напрасный вызов?

А м е т и с т о в. Не надо в расход! Я не напрасный! Я могу сильно пригодиться!