– Это так у вас объединяются – мешок на голову и на подвал? И нейролептиками накачать, чтобы память отшибло?

Я готов был треснуться башкой об стену за то, что вступил в разговор. За то, что нарушил собственное решение. Но этот участливый дружеский тон палача и убийцы!.. Нога на ногу, начищенный ботинок, правильный длинный носок, уходящий под брючину. И зима ещё эта за окном. Только почему при сверкающих ботинках такой обтёрханный ворот у его прекрасной тонкошерстяной водолазки? И пыль густо на подоконнике. И на спинке дивана пыль, и на втором столе у стены.

– В своём возмущении вы совершенно правы, Александр Викторович. Я готов извиниться, если бы в этом был смысл. Но мы же не дети: «Мирись-мирись и больше не дерись». Какие здесь извинения? Вы в тот раз прервали разговор, сейчас мы его возобновили. Вы применили военную хитрость? – Бакастов сделал паузу. – Применили. Мы тоже. Квиты. Конечно, я погорячился, упорол непростительный косяк. Что здесь скажешь? Но вы попробуйте представить моё состояние. Не прошу простить, а предлагаю понять. Я еле уговорил руководство на мирный вариант. Точнее, не я – наша группа. У нас же две линии схлестнулись. – Он сцепил пальцы рук и покачал влево-вправо. Как в борьбе нанайских мальчиков.

Пальцы у него были сильные и мощные. Толстые, как сардельки. Жутковатые пальцы.

– Они настаивали на огневом решении, а мы — на переговорах. Когда той ночью у них двое бойцов погибло…

Помолчал, сдвинув брови.

– Чего нам тогда стоило добиться решения на переговоры… Они же хотели послать три вертолёта с ракетами. Размолотили бы в муку наш с вами посёлок – и всё. Кто в живых остался – вышли бы с поднятыми руками.

Я молчал.

– Но зачем жертвы, – Бакастов обратил ко мне открытую ладонь, как будто это я долго и кровожадно настаивал на жертвах, штурме и ракетах, – зачем жертвы, когда нас и так-то осталось всего ничего? Как можно опять трясти всем этим – вертолёты, ракеты?! Ведь нам не победы нужны, а общая работа! Разве не так?

Он помолчал, пожевал губами. Как будто продолжал доказывать им. И искал у меня поддержки.

– А тут вы меня макнули с этой доверенностью и Первым лицом… Приложили меня знатно, конечно, – помотал головой и засмеялся. – И взыграло ретивое!

Прямо-таки залился смехом. Как ребёнок.

– Да, офоршмачился я по полной. И поделом. И по поводу нейролептиков вы правы.

Бакастов сделал паузу, ожидая моей реплики. Нет, буду молчать.

– Не знаю, нейролептики это были или нет… Врачи решали. То есть те врачи, которыми мы располагаем. Терапевты, хирурги. Психика, тонкие тела мозга – не их профиль. Они говорили, что эти препараты – топор, а нужен скальпель. Предупреждали, что могут быть побочки. Но у нас не было другого выхода. Поверьте мне, вся эта терапия вынужденная. Вынужденная и необходимая. Мы спасали вашу психику после шока с захватом – и спасли, признайтесь? Вы сидите, задаёте мне резкие вопросы, негодуете… – это хороший признак. Согласитесь?

И снова сделал паузу. А я снова промолчал.

– Позже – не сегодня – вы ещё слишком слабы, я покажу вам видеофильм о вашем состоянии в первые дни. На древнюю, доцифровую камеру снимали, качество так себе. Но всё видно. И понятно, что это не монтаж. Но слишком тяжёлое впечатление производит фильм, чтобы смотреть его на нашей первой встрече.

– Организовали компроматец? – усмехнулся я. – Треш-порно какое-нибудь? Рассчитываете, что это вам даст козыри с заложником? Да наплевать мне.

Бакастов осёкся, потёр лоб.

– Да что вы. Компромат, заложники… Зачем вы так? Вы никакой не заложник и не пленник. Мы – равноправные собеседники на переговорах. Смотрите на наши отношения как на договор найма. Вы нанимаете нас в качестве охраны, защиты. Мы пахать-сеять не умеем, а вам не нужно будет народ под ружьё ставить. Людей и так не хватает, зачем от дела отрывать? Будем охранять границы, территорию расширим, чтобы земли у вас было вдосталь – и для пастбищ, и для пашни. Знаете же как: «не широкая пашня кормит, а долгая».