– Отдохнём, Альсан Викторович, – предложил Груша на очередной площадке, и охранники тут же сели на корточки.

Меня поразила такая уголовная простота нравов, но виду подавать не стал. Хоть на головах пусть стоят.

Аркадий рассказывал как-то про «правильные корточки»: ноги ставятся на полную ступню и тогда вес распределяется. Ноги у меня дрожали, но я решил не садиться. И на стенку не опираться. Стоял, рассматривая лестницу и конвоиров – боковым зрением. Они устали не меньше моего, дышали прерывисто.

Почему? Мало двигаются?

Один охранник отстегнул штык-нож и принялся чистить им под ногтями; Груша дёрнулся было сделать замечание, но сдержался.

Второй конвоир посматривал на меня с интересом. Открытый простодушный взгляд, полудетское выражение лица, крупная родинка сбоку носа. Оба выглядели не ахти, запущенно: землистая серая кожа, заношенные подворотнички, нечищенные ботинки. Грязь под ногтями, опять-таки. Но пострижены.

Единообразно и коротко. И с окантовочкой. Такие, видимо, здесь приоритеты: солдат и арестованный прежде всего должны быть коротко пострижены, остальное приложится.

У Груши вид поприличней, но тоже общее ощущение припылённости и зачуханности.

Второй и третий переходы дались полегче. Я радовался нагрузке и усталости; приятно было ощущать собственное тело. Сила через радость, радость через усталость. Всё отзывалось как положено – ноги дрожали, во рту пересохло, спина ныла.

Душ оказался не тюремный, а вполне себе цивильный. Даже дверь не железная, а обычная пластиковая.

– А где полотенце и бельё? – спросил Груша у чистильщика ногтей. – Принесите.

Тот осмотрел скамейку и стены, как бы желая убедиться в разумности требования офицера. Полотенца не увидел и неторопливо удалился. Я бы сказал, нехотя удалился.

– Мойтесь, приводите себя в порядок. Мыло, мочалка, бритва – всё там.

И вышли, закрыв дверь. Я стоял под горячим душем и с наслаждением сдирал с себя камерную вонь. Вроде бритву заключённым в руки не дают? И шнурки мои на месте.

И зеркало на стене висит – могу разбить и вооружиться острым осколком. Не по правилам. В зеркале ничего хорошего я не увидел: осунулся, щёки запали, морщины откуда-то вылезли. И сам похудел. Согнул правую руку и сморщился. Что ж, буду делать тюремную гимнастику. По пятнадцать отжиманий через тридцать секунд.

Ладно. Горячей воды вдоволь, мыло, зеркало – чего тебе ещё? Вспомнил армейские помывки еле тёплой водой – десять леек-сосков на сорок человек – и решил не портить размышлениями удовольствие от мытья.

Удивил и завтрак. Нечто вроде ленивых голубцов, рис-овощи-фарш вперемешку и бурда «Три в одном», проходящая по категории «кофе».

Это тебе не База. Никакого свежего хлеба, яиц, творога-сметаны. Ветчина, солёное масло, сулугуни со слезой. Я сглотнул слюну.

Ну, заключённых и положено кормить хрючевом.

– Курите? – спросил Груша.

Я качнул головой. Потерплю. Не брать же у них сигареты.

– Тогда пойдёмте? – предложил он. Как хостес в ресторане.

Сейчас мы определённо были на поверхности. Ни одного окна я пока не увидел, но это чувствовалось. Видимо, организм улавливает разницу в давлении воздуха на земле и под землёй. Влажность опять-таки.

Заурядный коридор с серой крапчатой плиткой на полу привёл нас к такому же заурядному кабинету. Без номера и без таблички. Груша распахнул передо мной дверь, я вошёл и увидел сидящего за столом Бакастова. Не очень-то я и удивился, кому бы ещё здесь сидеть.

– Добрый день, Александр Викторович, – поднялся со стула Бакастов. – Как вы себя чувствуете? Давайте побеседуем? Ещё раз представлюсь: Бакастов Андрей Петрович.