– Борис Романович, все по твоему слову, – невесть откуда появившийся Волх обвел широким взмахом руки могучие стены: – Вот тебе кремль ладыжинский. Ни огонь, ни вода, ни железо, ни дерево не возьмут крепость. Только ложь и обман сокрушат здесь врата, запомни, князь! Только ложь и обман!!!

Князь увидел, как зашептались дружинники, как холоп дал подзатыльник мальчишке – запоминай.

– Только ложь и обман. Запомню и детям своим заповедаю. Благодарствую за труд, Волх, и принимаю виру, нет больше между нами обид.

– А теперь пойдем со мной, князь ладыжинский. Твою землю я уже видел, взгляни напоследок и на мое княжество. Только не обессудь – я тебе глаза завяжу.

Борис услышал, как загудела дружина – точь-в-точь пчелы, почуяв медведя у борти, – и кивнул Давыду Путятичу: уводи гридней. Волх ждал. Когда последний человек скрылся за воротами, он достал из кармана синюю ленту. Князь бесстрашно подставил лицо. Сперва ему показалось, что он потеряет зрение, – прикосновение ткани было острым, болезненным. Волх сильно взял князя за руку и повел – как ребенка или слепца. «Так, должно быть, водили князя Василька, ослепленного братьями», – подумалось вдруг Борису. На какое-то время он сосредоточился на простых мелочах: как идти, как поставить ногу, что на дороге – корень, грязь, камень. Ощущения обострились – он чувствовал каждую шишку, ветку, неровность почвы, еловую лапу у плеча, мягкий листок березы, коснувшийся щеки, хлопанье птичьих крыльев над головой. Теплый яблочный ветер коснулся его лица. Из-под ног порскнула зазевавшаяся лягушка. Запищала мелкая птаха в кустах. Кто-то грузный заворочался в чаще леса. Засмеялся серебряный малый ручей. Заблестели первые звезды на чистом небе… Князь почувствовал, что видит сквозь тонкую ткань, видит даже яснее, чем днем при свете. Они были в березовой роще, стволы светились, землю словно покрыло жемчугом… да нет же, это стайки подснежников рассыпались по траве. А над цветами, не касаясь босыми ногами земли, кружили девушки в белых летниках и рубахах, вели неспешно свой хоровод. Князь видел, как шевелятся губы берегинь, как собирается песня:

– Смотри, князь, – громыхнул голос Волха, – смотри, когда еще такое узришь.

У берега Сальницы в карауле стояли тени – молодой гридень в порубленном шлеме и пробитой кольчуге, старик с топором и юная женщина с вилами. Они беззвучно поклонились Борису, не сходя с места. Не долго думая, князь ответил им поклоном.

– Это бродяники, князь. Давно, еще до варягов, они здесь живьем жили. Пришли булгары, пожгли деревню, весь род побили. Почитай все мертвые в Ирий поднялись, а эти слишком ненавидели, когда гибли. Вот и остались сторожами. Если враг к Ладыжину приступит – они его в трясины заводить будут и реки на пути разливать… Ты смотри, смотри.

Подле Бурлячей болотины князь едва удержался от смеха – пожилая плешивая лешачиха вывела на прогулку махоньких, шустреньких лешачат – кто на ежонка похож, кто на лисенка, кто на щенка. Бойкие бесенята носились друг за дружкой по кочкам, кувыркались на мху, брызгались мутной водой из лужи, дрались из-за прошлогодних брусничин и листиков заячьей капусты и мирились, умилительно вытянув рыльца навстречу друг другу. Мать (или бабка) похрапывала на пригорке, изредка отвешивала затрещину чересчур расшумевшимся отпрыскам или гладила по голове отчаянно ревущего лешачонка, утирала ему слезы и сопли… Мелкая мошка залетела Борису в ноздрю, он чихнул – и сей же миг ни следа лешачьей семейки не осталось на кочках.