Ясперс К. Общая психопатология. М.: Практика, 1997. С. 64.

Аверинцев С. Сердца горестные заметы // Он же. Связь времен: Собрание сочинений / Под ред. Н. П. Аверинцевой и К. Б. Сигова. Киев: Дух i Лiтера, 2005. С. 410.

Термин «тоталитарные секты», бывший в ходу в середине 90-х годов прошлого века, сегодня не употребляется. В правовом поле он отсутствует.

Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб.: Андреев и сыновья, 1992. С. 24.

Неизбежное при этом обсуждение тех или иных событий общественной жизни не следует воспринимать как наклеивание идеологических или морализаторских «ярлыков». Его нужно расценивать исключительно как учебно-методический прием.

Российский психиатр М. О. Шайкевич в 1904 г. писал по этому поводу: «Как ни ценно то, что приобретено научными методами, как ни прекрасно будущее, которое сулят нам поклонники экспериментальной психологии, все-таки… душевная деятельность по самой своей природе такова, что без чувственного познания через посредство образов многое останется недоступным для упомянутых научных методов. А потому интуиция, художественное творчество будут еще долго снабжать нас, психиатров, ценным материалом» (Цит. по: Сироткина И. Е. Классики и психиатры: Психиатрия в российской культуре конца XIX – начала XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 9). В указанной книге обсуждаются и другие подходы к использованию художественных, и в частности, литературных, произведений при преподавании психиатрии.

Ясперс К. Общая психопатология. С. 19–20.

Ясперс К. Общая психопатология. С. 33.

Соловьев В. С. Лекции по истории философии // Вопросы философии. 1989. № 6. С. 77.

Юнг К. Г. Тэвистокские лекции // Он же. Тэвистокские лекции: Аналитическая психология: Ее теория и практика: Исследование процесса индивидуализации / Пер. с англ. М.: Рефл-бук; Киев: Ваклер, 1998. С. 41.

Хоружий С. С. Очерки синергийной антропологии. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. С. 130–133. Подобную точку зрения развивают и другие исследователи. «Правильное определение человека было бы не homo sapiens, а homo transcenduns – человек превосходящий, выходящий за пределы. В этом и заключается сущность человека» (Леонтьев Д. А.) (Цит. по: Белорусов С. А. Духовность светская и духовность религиозная: Психотерапевтические ресурсы // Психотерапия. 2009. № 10. С. 37). Этот же автор упоминает в обсуждаемом контексте также В. А. Петровского, а истоки такого подхода известных современных психологов возводит к явившемуся и для нас своеобразной точкой отсчета Владимиру Соловьеву.

Сходные оценки дают и классики психиатрии. «Безумие является одним из фундаментальных фактов человеческой действительности» (Ясперс К. Общая психопатология. С. 947).

Там же. С. 33.

1) Трихотомическое видение человека находим и в культурах, глубоко отличных от христианских: в античности, у бушменов, в раджа-йоге, в верованиях древних египтян и некоторых других народов. Трехчленна сама психика в теориях Фрейда и его самобытного последователя Ж. Лакана. (Концепцию бессознательного мы здесь не затрагиваем, поскольку она исходит из совершенно иного видения человека. Эти расхождения обсуждаются в разделе «Расстройства сознания».) Все это свидетельствует об универсальности «трехчленного» видения человека. По-своему соотносил с Троицей (это уже совсем другой контекст) структуры физического мира академик Б. Раушенбах. Троичность – особая структура и для физического мира – стул, стол оказываются наиболее устойчивыми, если опираются на три точки. 2) Общераспространенная практика употребления слова «психика» наделяет его двумя основными значениями: а) составляющая человека, противоположная телу (в рамках дихотомии); б) синоним души, душевных процессов в совокупности (при трихотомическом подходе). Конкретное толкование определяется контекстом. То же относится и к слову «душа». Истоки этих смешений и наложений – в истории формирования психики (в широком смысле), «психического» как такового, о чем говорилось выше. При последующем изложении мы будем употреблять слова «психика» и «душа» как синонимы. Словом «разум» как до некоторой степени архаичным мы пользоваться не будем.

См.: Шеховцева Л. Ф. Душа и тело в православной психологии: Психофизиологические аспекты взаимоотношений. СПб.: РХГА, 2011. 187 с.

Оценка «цвета» духовности, ее направленности – созидательной или разрушительной – оказывается значительно сложнее, чем думается при первом знакомстве с проблемой. Так, в очерке Т. Толстой «Квадрат», посвященном известнейшей картине Казимира Малевича, самой, по определению писателя, загадочной, самой пугающей картине на свете, утверждается, что «несложным движением кисти он раз и навсегда провел непереходимую черту, обозначил пропасть между старым искусством и новым, между человеком и его тенью (с проблемой «тени» мы еще встретимся при последующем изложении. – Б. В.), между розой и гробом, между жизнью и смертью, между Богом и Дьяволом. По его собственным словам (К. Малевича. – Б. В.), он свел все на нуль. Нуль почему-то оказался квадратным, и это простое открытие – одно из самых страшных событий в искусстве за всю историю его существования» (Толстая Т. Н. Квадрат // Она же. Не кысь. М.: Эксмо, 2007. С. 461–462). Но нельзя не отметить, что некоторые специалисты усматривают в «Черном квадрате» самое высокое искусство, духовность, при этом соглашаясь, что «Черный квадрат страшен прорывом в бездну» (Волкова П. Д. Мост через бездну. М.: Зебра Е, 2013. С. 105). «… ЦВЕТ организует форму и становится содержанием», – излагает она позицию К. Малевича (Там же. С. 100, выделено автором. Уместно напомнить и эпиграф к настоящей работе. – Б. В.). «Черное всегда (в Китае) цвет света», – расширяет она наш кругозор (Там же. С. 103). Психологи, признавая обоснованным «онтологическое допущение о существовании устойчивых цветовых значений, о их внекультурных корнях и гносеологической ценности Цвета как формы репрезентации в сознании образа объективного мира» (Яньшин П. В. Психосемантика цвета. СПб.: Речь, 2006. С. 333), в то же время называют «загадочным… феномен амбивалентной поляризации отношения к теплой и холодной частям спектра в зависимости от субъектной и объектной установки наблюдателя. …Какие удивительные метаморфозы должны были произойти с сознанием, чтобы синий цвет, вводящий человека в депрессии, стал символом медитативной углубленности?» (Там же. C. 334). В конечном итоге все эти сопоставления приводят нас к проблеме мистики цвета, к многозначности и многосмысленности «белого» и «черного» в бытии (см.: Кочетков Георгий, свящ. Беседа о мистике «божественного мрака» // Он же. «В начале было Слово»: Катехизис для просвещаемых. М.: СФИ, 2007. С. 21–30). Эти, могущие показаться путанными, размышления призваны показать, что направленность, «полярность» духовности – добро-зло, созидание-разрушение – зависит от человека, от его, выражаясь языком церковного мышления, взаимоотношений с Богом. Подробнее об этом говорится в разделе, посвященном антагонистическому бреду.

Позволим представить и собственные пояснения по другому пункту дискуссии. Художественно-смысловое отождествление нуля и квадрата может быть обосновано тем, что обе эти формы, и округлая и прямолинейно-угольная, в данном случае есть универсальное выражение целостности, завершенности, совершенства – самости применительно к психическому состоянию человека, архетипичности применительно к его культурно-историческому развитию (согласно теории К. Г. Юнга). Повторим еще раз – противоречивость в оценке этого художественного полотна подводит к тезису о полярности-антагонистичности-антиномичности организации любого переживания.

Однако это не упраздняет борьбу добра и зла, но делает ее более запутанной, изощренной по методам, когда все труднее бывает – при поверхностном, «обывательском» подходе – отличить одно от другого.

Ясперс К. Общая психопатология. С. 871.

В действительности это совсем не так. Достаточно упомянуть уже давно устаревшие концепции «блуждания матки», «смешения соков организма» и т. д. Анатомия и физиология накапливали свои знания постепенно, в борениях и противостояниях, а современный человек получает сведения о своем устройстве только благодаря воспитанию и образованию.

Известный психолог В. П. Зинченко приводит слова В. О. Ключевского, сказанные им по этому поводу еще столетие назад: «Раньше психология была наукой о душе, а теперь стала наукой об ее отсутствии» (выделено автором. – Б. В.). (См.: Большой психологический словарь / Сост. и общ. ред. Б. Мещеряков, В. Зинченко. СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. С. 42).

То же стремятся утвердить некоторые исследователи применительно к психическим – душевным расстройствам: «…проблемы “дифференциального диагноза” исчезнут сами собой, если мы станем рассматривать врача как специалиста по болезням тела, и только по ним, и признаем, что душевная болезнь – это вымышленная категория, подобная колдовству» (выделено автором. – Б. В.). (См.: Сас Т. Фабрика безумия. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2008. С. 5).

Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики / Пер. с англ. А. Д. Шмелева. М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 152.

Вот, по нашему мнению, ответ на стихотворный вопрос поэта Русского Зарубежья Ивана Елагина: «Неужели же нет первозданных, осмысленных слов? Неужели же в сущности все оказалось неверным?».

А затем произошло вавилонское смешение языков, о нем упоминает и А. Вежбицкая. И вот размышление, фиксирующее это событие и его последствия, сохраняющиеся до нашего времени: «Всю перемыв посуду / И лежа на диване, / Я думаю: откуда / Название: “Славяне”? / От “славы”? Это враки. / Скорей всего от “слова”, / Словены и словаки – / Понятия основа. / Немеет чужеземец, / Зато другой татачит… / Немующий, тот немец, / Другой татарин, значит. / Которые бормочут, / Нельзя назвать своими. / Те барбары! А впрочем, / Так рассуждали в Риме» (Анатолий Брагин).

Самостоятельность, «самосуществование» (термин мой. – Б. В.) стихии языка, самоорганизация ее и одновременно – осмысление, осуществляемое человеком – Поэтом – сквозная тема творчества И. Бродского.

Уместно напомнить название известного фильма польского режиссера Кшиштофа Занусси «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем». Также становится более содержательным образ смерти, неразрывно слитой с нашей земной реальностью в стихотворении И. Бродского «Холмы». В других поэтических строках этого же автора читаем: «От всего человека нам остается часть речи. Часть речи вообще. Часть речи» (Бродский И. «…И при слове грядущее» // Он же. Соч.: В 4 т. Т. 2. СПб.: Пушкинский Фонд, 1992. С. 415), «…сам я считать не начну едва ли / будто тебя «умерла» звали» (Бродский И. Памяти Т. Б. // Там же. С. 83). Последний образ, несмотря на кажущуюся уникальность и зловещность, является общечеловеческим – мы имеем в виду могилу Неизвестного солдата.

Не имея возможности обсуждать проблему подробно, считаем необходимым дать некоторые пояснения, вместе с тем еще более усложнив всю конструкцию. Современная психология допускает, что в первоначальной глубине психики (соответственно человеческой истории) переживание, слово, понятие и объект материального мира оказываются в определенном смысле одним и тем же: «…значения могут выступать перед субъектом как в качестве объектов его сознания, так и в качестве способов и “механизмов” осознания». (Подробнее, со ссылками на отечественные и зарубежные источники, см.: Тхостов А. Ш. Психология телесности. М.: Смысл, 2002. С. 45.) Причем эти структуры «скорее чувствуются, чем понимаются, – их осознание носит интуитивный характер» (Там же).

Для наглядности приведем пример, предложенный доцентом А. Я. Басовой. Маленькая девочка, успешно овладевающая речью и делающая первые шаги в чтении, была поражена тем, что мама, сидящая рядом, и слово «мама» (в книге, в тетради) – это «одно и то же». Ситуация станет еще более выразительной и многогранной, если мы предусмотрим, что эта «мама» может быть произнесена и написана на самых разных языках.

Продолжая эти сопоставления, допустимо будет к этому ряду (переживание – слово-понятие) добавить объект (предмет). Митрополит Сурожский Антоний полагал, «что на какой-то глубине мысль и ее воплощение совпадают, становятся одно» (Антоний (Блум), митр. Материя и дух. Киев: Пролог, 2007. С. 128). Вот это же суждение, представленное в поэтической форме человеком, которого не слушать нельзя: «…наша мысль со светом предметов слита, / мысль наша силе простых вещей осталась верна, / и если столько их нам до сих пор не открыто, / значит наша мысль еще не завершена» (Войтыла К. Крипта: Избранная поэзия / Сост. и пер. с польск. А. Базилевский, пред. С. Аверинцева. М.: Вахазар, 1994. С. 27). О том же, но с другими художественными образами читаем в стихотворении О. Седаковой «Просьба»: «Если бы меня спросили, / я бы сказала: Боже, сделай меня чем-нибудь новым! / …Сделай, как камень отграненный, / и потеряй из перстня / на песке пустыни. / Чтобы лежал он тихо, / не внутри, не снаружи, / а повсюду, как тайна. / И никто бы его не видел, / только свет внутри и свет снаружи» (Седакова О. Старые песни. М.: Локус-Пресс; Че Ро, 2003. С. 23). Французский православный богослов Оливье Клеман в работе «Смысл земли» утверждает, что слово и есть первичный архетип. В другой работе «Отблески света» он еще раз подчеркивает это, но с несколько другими, весьма значимыми для нас акцентами: «Слово является таинственной “границей” миров, вызывающей из неуловимой “материи” чудо чувствительности, Оно святое Дуновение, “податель жизни”, дает всему созревать в полноте» (Клеман О. Отблески света: Православное богословие красоты / Пер. с фр. М.: ББИ, 2004. С. 51).

Само собой возникают в памяти «В начале было Слово…» (Ин 1:1) и «“Имя Божие” есть не только слово, Божественное слово, во всей глубине и неисчерпаемости его значения, но и Божественная сила и сущность» (Булгаков Сергий, прот. Философия имени // Он же. Первообраз и образ: В 2 т. Т. 2. М.: Искусство, 1999. С. 181). Определенные телесно-буквенные и цифровые соответствия устанавливали древние иудеи. В наши дни этот подход по-своему развивают психоаналитики-юнгианцы – см.: Кюглер П. Алхимия дискурса: Образ, звук и психическое. М: ПЕР СЭ, 2005. 244 с.

Предложенные построения, хотя и отклоняют читателя от основного изложения, позволяют наполнить гипотезу панпсихизма и «первичной целостности» конкретным содержанием.

Юнг К. Г. Тэвистокские лекции. С. 21. Вот еще один выпад в адрес психологии, отражающий отношение к ней определенных слоев российского общества, представленный замечательным русским писателем: «…появилось множество наук, о коих в кадетских корпусах даже и упоминовения не бывало (в особенности одна из них вредная и, как распространительница бездельных мыслей, весьма даже пагубная, называемая “Психологией”)» (Салтыков-Щедрин М. Е. Дневник провинциала в Петербурге. М.: Советская Россия, 1996. С. 96). В комментарии к этой фразе, приводимом в конце издания, говорится: «У передовой русской молодежи глубокий интерес вызывали сочинения по естествознанию, посвященные связи физиологических и психических явлений, – книги Л. Фейербаха, К. Фогта, Я. Молешотта, Ф. Бюхнера и др. Герцен писал К. Фогту 9 мая 1866 г.: “…в доносах Каткова упоминается и ваше имя. Он утверждает, что именно ваши сочинения, которые переводились ad hoc, и книги Молешотта развращали молодое поколение”» (Герцен А. И. Собр. соч. Т. 28. С. 185). Ad hoc – здесь: для данного случая (лат.).

Предлагаем современному читателю самостоятельно определить соотношение насмешки и трезвой оценки в этих высказываниях. Мы же хотим обратить внимание на то, что и науки, и любые другие сферы деятельности (в том числе и религиозная), рассматривающие сферу самопознания-самосознания человека, всегда подвергаются критике в неменьшей мере, чем поддержке. Вспомним упоминавшуюся чуть выше «естественную ненависть к психиатрам». Один выдающийся иерарх недавно сказал: «Церковь Христова, обращенная к человеку, всегда будет гонима».

Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. С. 161–162.

Локализация психики в гениталиях и животе – омфалопсихия (от омфалон – пупок) – лишь начальный этап формирования человеческого в человеке. Именно поэтому ненормативная лексика воспитанным человеком и воспринимается – даже интуитивно – как неприемлемая. К более подробным размышлениям на эту тему мы обратимся в разделах «Расстройства влечений» и «Расстройства сознания и самосознания».

Также мы не найдем в списке «есть» (принимать пищу) и «пить». Все это, полагаем, свидетельствует о том, что биологические потребности человека, будучи необходимым условием его существования, не определяют его именно как человека.

Обратим внимание читателя на то, что в списке А. Вежбицкой отсутствует слово «Бог». Но в полном перечне (табл. 1) находим слово «есть» (существует). Полагаем, это обстоятельство требует особых размышлений.

См.: Савенко Ю. С. Об антипсихологизме в психиатрии // Психология и медицина: Материалы к симпозиуму. М.: Институт психологии АН СССР, 1978. С. 105–111; Воскресенский Б. А., Носовец Н. А. Некоторые аспекты переформирования сознания при психической патологии // Российский психиатрический журнал. 2010. № 5, доп. выпуск № 2. С. 9–11.

Уместным представляется следующее сопоставление: и в Священном писании, и в работах современных богословов неоднократно встречается сравнение души – психики-ансамбля переживаний то с замутненным, то с цветным стеклом, то с витражом, ясность которого может изменяться в соответствии с внутренним состоянием человека.

Понятие переживания, также как и понятие психики, точно определить невозможно. Каждый специалист вкладывает в него собственные оттенки смысла, которые становятся понятными из контекста. Мы будем понимать под переживанием внутреннее субъективное душевно-духовное состояние, в котором интегрированы все психические процессы.

Подразумевая – негласно – нарушения именно такого рода, нередко говорят о нервно-психических расстройствах, стремясь этим эвфемизмом смягчить пугающую обывателя необъяснимость, непонятность собственно психических расстройств и сблизить психиатрию и соматическую медицину.

Не раз доводилось слышать рекомендацию изменить последовательность кругов в схеме на противоположную, расположить «дух» в центре и этим подчеркнуть его определяющую в онтологическом смысле, ядерную роль. Например, так, как представлено устройство мироздания в поэтических образах Елены Шварц: «Когда я умру – / К земному ядру / Мотыльком на свечу / Полечу. / Фонтан, лепечи! / Там в утробушке / Горький рай. / Жаркий рай. / …К раскаленному в гневе ядру / Вниз – не вверх – подсказали мне Музы» (Шварц Е. Вино седьмого года: Книга новых стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 2007. С. 17).

Это разномыслие в построении пространства объяснимо, ибо, как писал в одной из своих работ Н. А. Бердяев, в природе нет верха и низа, но эти понятия очень важны для психики человека. Действительно, достаточно вспомнить феномен космической невесомости или сегодняшнюю зловещую вертикаль власти.

Переживание пространственно-временных структур и их «наполненности ценностями» не раз привлекало внимание специалистов. Специальные исследования, в контексте обсуждаемых проблем, проводились и нами. См.: Воскресенский Б. А., Сторожева М. С., Котов А. А. Некоторые аспекты переживания пространства и времени при психической патологии // Амбулаторная и больничная психотерапия и медицинская психология. Вып. 10. М., 2012. С. 80–82; Воскресенский Б. А. Некоторые аспекты клинического подхода к душевнобольным верующим // Московский психотерапевтический журнал. 2004. № 4. С. 131–140. Их результаты будут представлены в главе, посвященной расстройствам шизофренического спектра.

Полагаем, что предлагаемый вариант схемы отчетливее и содержательнее выражает иерархическую и эволюционно-историческую связь обсуждаемых антропологических структур: «Душа больше пищи…» (Лк 12:23), а дух – тем более, дерзнем мы продолжить исключительно для научной однозначности строку Писания.

Необходимо заметить, что не менее распространена противоположная точка зрения – примат тела (соответственно – материи) над психикой. Эта проблема обсуждается в разделе «Психосоматические расстройства». См. также: Воскресенский Б. А. Православная философия материи: Медицинские аспекты. М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского»; Б-ка-Фонд «Русское Зарубежье», 2008. С. 6–23.

Эта же тенденция – объединение, даже слияние разных наук с единым корнем прослеживается и в других областях медицины. Так, прежняя наука о заболеваниях нервной системы – невропатология ныне превратилась в неврологию, а врач невропатолог – в невролога. Но неврология как самостоятельная наука о строении и функционировании нервной системы существовала с давних пор. Слияние двух «невро», думается, призвано как можно дальше дистанцироваться от «патологии», т. е. болезни (подразумевающей, повторим, в пределе смерть). Нынешним неврологам виднее, как себя именовать, но психиатрия никогда не сможет полностью слиться с психологией.

И более того. Мы солидарны с Ю. С. Савенко, утверждающим, что в сфере нормы (психического здоровья) психиатрии соответствует не психология, а антропология в ее широком – социокультурном – понимании.

Если они и используются психологами, то почти всегда в ином, чем психиатрическое, понимании, порой даже приближающемся к обыденному.

Применительно к первому субъекту последовательности осмотрительнее было бы сказать «духовный наставник», кого и мы по большому счету будем усматривать за словом «священник». Но для отечественного слуха «духовный наставник» звучит настораживающе, по-восточному.

У Ф. М. Достоевского читаем: «…доктор, как говорят, что духовник…» («Двойник. Петербургская поэма»).

В конце XX в. появилось понятие «синдром выгорания» – угасание «священного огня служения», нарастание безразличия к больным, к профессиональному совершенствованию, порой доходящее до цинизма, появление поведенческих и телесных расстройств. Причины этих преобразований связывают с неблагоприятными микро- и макросоциальными воздействиями (организация труда, психологический климат в коллективе, экономические условия, взгляд на здравоохранение как на сферу обслуживания и т. п.), которые личность определенного склада оказывается не в силах преодолеть, и поэтому ей не удается сохранить в себе созидательно-сострадательное начало. В этой концепции много неубедительного, спорного, не имеющего отношения к сути врачевания. Упоминанием о ней мы также еще раз обращаем внимание на универсальность процессов, описываемых «пирамидой Кандинского».

Исключения, конечно, возможны. Мы упомянем лишь выдающегося иерарха русской православной церкви митрополита Сурожского Антония. Не скрывая собственного благоговейного отношения к этому человеку, заметим, что мнения о нем, высказываемые нашей Церковью, весьма неоднозначны. Не раз доводилось сталкиваться с резко негативными оценками его воззрений как раз в ситуациях, располагающихся на границе религии и психиатрии.

Бердяев Н. А. О назначении человека. М.: Республика, 1993. С. 22. Для более широкого взгляда на проблему представляется уместным привести высказывание одного не почитаемого ныне мыслителя: «Если священник идет к нам для совместной политической работы и выполняет добросовестно партийную работу, не выступая против программы партии, то мы можем принять его в ряды с.-д., ибо противоречие духа и основ нашей программы с религиозными убеждениями священника могло бы остаться при таких условиях только его касающимся, личным его противоречием, а экзаменовать своих членов насчет отсутствия противоречия между их взглядами и программой партии политическая организация не может. Но, разумеется, подобный случай мог бы быть редким исключением даже в Европе, а в России он и совсем уж маловероятен» (Ленин В. И. Об отношении рабочей партии к религии // Он же. Полн. собр. соч.: В 55 т. Т. 17. М.: Госполитиздат, 1961. С. 422).

О себе самом митр. Антоний говорил: «Я не могу разделить в себе человека, христианина… врача» (Антоний (Блум), митр. Труды. М.: Практика, 2002. С. 53). Как известно, основным полем его врачебной деятельности была хирургия, но и душевнобольных он понимал удивительно тонко, ибо, хотя: «Священник не может быть профессиональным психиатром, но священник должен, по крайней мере, достаточно интересоваться тем, что происходит вокруг, чтобы иметь какие-то познания о том, как проявляется душевная болезнь» (Там же. С. 113).

Молль А. Врачебная этика / Пер. с нем. Я. И. Левинсона. СПб.: Изд-во А. Ф. Маркса, 1903. С. 118.

Немного пренебрегая точностью смыслов, мы будем употреблять слова «расстройство» и «патология» как синонимы.

Общеизвестно, что далеко не каждый душевнобольной субъективно страдает. Он может не осознавать и даже полностью отрицать свое заболевание. Личностное функционирование также нередко сохраняется на достаточно высоком уровне. Приведенные критерии – дань позитивизму и прагматизму, одна из граней психиатрии постмодернизма – так мы определяем преобладающий дискурс этой науки в конце XX – начале XXI века (см.: Воскресенский Б. А. Выступление на XI юбилейном съезде НПА России // Независимый психиатрический журнал. 2004. № 2. С. 27). Но единственный достоверный критерий психического расстройства (заболевания) – психопатологические переживания.

1) Современная психиатрия избегает противопоставления «органического» и «функционального». Она не сомневается, что раскрытие структурных, химических, электрических основ психической деятельности – вопрос лишь времени. Наша позиция по этому вопросу была представлена выше; 2) понятием «спектр» констатируется многообразие – по тяжести, обратимости, прогнозу – вариантов заболевания одной и той же этиологической (причинной) группы.

«Наследственность и смерть – застольцы наших трапез…» (Б. Пастернак. Пиры).

Тело по отношению к мозгу и, соответственно, к психике в психиатрии понимается как образование внешнее, экзогенное. Для этого есть и определенное анатомо-физиологическое обоснование – гематоэнцефалический барьер, т. е. особая мембрана, отграничивающая все структуры центральной нервной системы от прочих сред, систем и органов организма.

Мы предпочитаем термин «психогении», ощущая в «стрессе» отчетливый физиологический привкус.

Это «слишком остро» имеет четкие клинические критерии. О них – в соответствующем разделе.

Особой – смешанной по механизмам возникновения и проявлениям группе расстройств – психосоматическим – будет посвящен отдельный раздел.

Эту параллель отмечают митрополит Сурожский Антоний (см.: Антоний (Блум), митр. Материя и дух. Киев: Пролог, 2007. С. 146) и православный французский богослов Жан Клод Ларше (см.: Ларше Ж.-К. Исцеление психических болезней. М.: Сретенский монастырь, 2007. С. 158).

Наибольший вклад в ее основы был внесен Германией и Францией. Самобытной (но, увы, по разным причинам недостаточно известной Западу) отечественной психиатрии и в дореволюционный период, и в советское время созвучнее была немецкая школа.

Напомним, что эта параллель условна – психопатологические феномены (прежде всего продуктивные) – нечто совсем другое, чем переживания здорового человека. Объединить и те и другие позволяет «антропологический словарь» А. Вежбицкой – «видеть», «слышать», «думать», «чувствовать» и проч. (см. с. 30 наст. изд.). Однако в настоящем разделе мы, как и все прочие авторы учебников психиатрии, последуем за прочно устоявшейся традицией, удобной в дидактическом отношении, но давая в необходимых случаях комментарии к существенным расхождениям.

«Мне каждый звук терзает слух и каждый луч глазам несносен» (В. Ходасевич. Из дневника).

«Понятность» переживаний душевнобольных – важный диагностический критерий. Но это инструмент очень тонкий, его успешное использование оказывается возможным только при хорошем знании психопатологии. Она ни в коем случае не сводима к обыденной, обывательской самоочевидности, вынесению суждения о патологии по аналогии с нормой – подход, который в психиатрии справедливо получил почти бранное определение «психологизация».

В норме, точнее – при соматическом заболевании, больной описывает свои ощущения как тяжесть, распирание, жжение, пульсацию и т. п. – просто, естественно, понятно для слушателя.

Еще один литературный аналог расстройств такого рода – строка из поэмы В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин»: «Потолок на нас пошел снижаться вороном…».

Уместно вспомнить строку из стихотворения Александра Кушнера «Из запасника»: «Башня в древней Пизе / Без нас благополучно упадет» и строки из стихотворения Чеслава Милоша «По ту сторону»: «Видел странных собак, чьи морды то удлинялись, то сжимались в гармошку, переходя при этом из овчарки в бульдога и снова в таксу, чем давали понять, что – не совсем собаки» (пер. И. Бродского).

Левшество несводимо к доминированию левой руки над правой в двигательной активности человека. Его проявления многообразны, они определяются индивидуальными особенностями так называемой функциональной асимметрии – одного из теоретически и практически важных принципов организации нервной системы, психики, человека в целом.