Харви старалась не позволять себе дурно высказываться ни о Париже, ни о парижанах, ни о Франции в целом, ни о России. Ведь всегда ругают землю, на которую переехали жить те, кто на своей жил еще хуже, а потому не может вернуться, но и в местную среду влиться не может ввиду отсутствия должного уровня культуры и образования. В итоге человек повисает посередине, ни здесь и ни там, прикрывая свою беспомощность резкими замечаниями в адрес того места, в котором строит свою жизнь, не забывая при этом бранить и прошлый дом.

Харви же в Париже чувствовала себя очень хорошо, но об окончательном переезде не задумывалась, просто жила сегодняшним днем, не строя никаких планов на свое будущее. Ни прошлого, ни будущего, только настоящий момент, в котором кровожадная история Франции почти полностью теряла свое значение на фоне свежеиспеченного круассана, что таял во рту и оставлял послевкусие домашнего уюта.

Так и в это утро Харви наслаждалась болтовней с Адой во время бега, подставляла свой нос все менее интенсивному осеннему солнцу, любовалась витринами и находилась в самом хорошем расположении духа. Подруги бежали обратно в кафе с круассанами от Дома инвалидов через изящный и легкий мост Сольферино, соединяющий сад Тюильри с музеем Орсе. В конце моста прямо на ступеньках перед небольшой, но оживленной дорогой Ада подвернула ногу и полетела вниз. Так случилось, что оступилась она именно в тот момент, когда какой-то парень обогнал ее, чтобы успеть перебежать на уже мигающий сигнал светофора. На внезапный вскрик девушек он невольно обернулся и в последний момент подхватил падающую Аду. Моментально решив, что причиной падения был он сам, парень начал извиняться, пытался деликатно помочь Аде встать, но, едва попытавшись опереться на подвернувшуюся ногу, та резко втянула воздух от боли.

Харви и несчастный парень помогли Аде сесть на ступеньки и решили осмотреть ногу. Парень продолжал тараторить на французском. Для девушек, знавших язык на среднем уровне, сложно было разобрать, что именно он говорил, но по интонации и эмоциональности, а также отдельно улавливаемым фразам было понятно, что он продолжал извиняться и посыпать голову пеплом.

– Извините, мы довольно посредственно владеем французским, особенно в критической ситуации, если бы Вы могли переключиться на английский, было бы гораздо комфортней, – предложила на французском Харви.

– Ах да, извините, я не понял, что вы не француженки. Конечно, давайте на английском, – ответил француз.

Им повезло, далеко не все в Париже хоть немного говорили на английском, продолжая сквозь века испытывать неоднозначные чувства к соседям через Ла-Манш, а также ко всему, что хоть отдаленно о них напоминает. А этот парень говорил очень даже сносно.

– Послушайте, я учусь на доктора, позвольте осмотреть ногу. Как вас зовут?

– Ада.

– Харви.

– Филипп. Извините меня, я сам не понимаю, как такое могло произойти.

Филипп осмотрел ногу и «прописал» покой. После этого то ли очарованный красотой Ады, а там действительно было чем очароваться, чего стоил один взгляд ее небесно-голубых глаз, – но в нем действительно пробудилось рыцарское чувство, тщательно дремавшее в его французском сердце и так неожиданно пробившееся во время утренней пробежки.

– Вы далеко отсюда живете?

– Не очень. В первом округе, недалеко от церкви Мадлен.

– Я Вас отнесу!

– Да нет, что Вы? Мы возьмем такси, да, Харви?

– Нет-нет, я отнесу Вас, тут не может быть и речи. Тем более для меня это будет лучшее завершение тренировки, – с этими словами Филипп поднял Аду на руки и начал спускаться по злосчастной лестнице. Злосчастная ли она была?