Но вокруг все проходили мимо, не считая важным удостоить ее своим вниманием. Харви стало обидно за свою новую знакомую, но указывать людям в музее на что-либо, если они не попросили, – дело неблагодарное и отдающее легкой степенью безумия. Как часто сумасшедшие лишь хотят обратить внимание на те истины, что открылись им, но оказываются не понятыми, потому что для тех, кто оказался рядом, эти аксиомы или еще пока недоступны, или уже давно очевидны. И как же греет душу, когда рядом оказывается такой же чудик, как и ты сам, – кто все понимает и готов разделить торжественный момент осознания. Харви стало неприятно и грустно, что отсутствие единомышленника автоматически переводит ее из категории «открывателя» в сочувственный список «безумцев».

Девушка отвела глаза в сторону от скульптуры, словно слегка обижаясь, и заметила на массивной гранитной скамье музея тонкую девушку, увлеченно рисующую что-то карандашом на желтых страницах блокнота. Она была похожа на воробышка, удобно устроившегося на ветке массивного дерева. Девушка резко подняла голову и посмотрела прямо на Терпсихору, затем вновь и вновь. Она копировала ее! Она ее тоже заметила! Влекомая неосознанным порывом, Харви подошла к девушке и заговорила на английском, универсальном языке общения в туристических местах Парижа.

– Мне тоже приглянулась эта скульптура. Вы же рисуете девушку с лирой, не так ли?

– Да, верно. А все ходят мимо и не замечают ее, – ответила девушка. – Вы откуда?

– Из Москвы, России, – ответила Харви.

И тут девушка перешла на русский:

– И я из России, училась в Москве, а выросла в Ханты-Мансийске.

– Никогда там не была, но как-то попала на передачу про город и его окрестности. С тех пор надеюсь посетить Ханты-Мансийск однажды.

– А здесь ты что делаешь? – спросила девушка. – Я – Ада, кстати.

– Очень приятно, Ада. Я – Харви. Я здесь студентка по обмену.

– И я!

После этого знакомства Харви и Ада, сами не заметив как, стали хорошими товарищами, виделись каждый день, общение абсолютно не тяготило обеих и даже наоборот, они внушали друг другу доверие. Их взгляды не были схожими, а скорее дополняли друг друга и, пожалуй, наибольшую благодарность Парижу Харви хотелось выразить не за размеренный ритм жизни или высокое ее качество просто потому, что так здесь все было устроено, не за услаждающую глаз архитектуру, не за несравненные музеи, не за чарующие своей продуманностью парки, не за бесконечно романтичную набережную Сены, а за Аду, за человечность, которая полнила ее и выплескивалась на Харви. Истинный друг рядом нужен человеку прежде всего остального, даже когда он настроен на одиночество.

Ада присоединилась к Харви, и они начали бегать вместе, ведь уж если где и вводить бег в ежедневную рутину, так это в Париже. Только здесь твой маршрут может пролегать по живописнейшим местам планеты, с разнообразием ландшафта. Город, как талантливый дизайнер, любит поиграть с высотой и уровнями, и все это прямо у подъезда дома, в котором живешь. Чтобы бегать вместе, Харви перестроилась делать это по утрам, а не вечерам, как до встречи с Адой. Харви и Ада бегали в свое удовольствие на рассвете, восполняли потраченную энергию совместным завтраком в тихом бистро свежими круассанами и кофе. В этом уникальность Парижа, что, не делая для этого абсолютно ничего, ты вмиг обретаешь образ жизни, имитация которого обходится богачам в США, России, Азии в неоправданно крупные суммы денег и при этом остается всего лишь пародией.

Когда ругают французов и, в частности, парижан, за их скверный и истеричный характер, перемежающийся с жестокостью и трусостью одновременно, то вроде всегда хочется поддержать говорящего. Потому что, кажется, сами парижане делают все для того, чтобы за ними оставался именно такой имидж. Но главная причина в том, что это истинное наслаждение объединиться в кухонном разговоре против целой нации. Собственная мощь начинает казаться непреодолимой, раз уж решил дерзнуть против отдельного народа. Но как только в потоке критики всплывают ощущения той атмосферы роскоши рутинной жизни, которую парижане смогли подарить всем своим горожанам без исключения, невольно прикусываешь язык. В конечном счете дела важнее темперамента и слов, эмоционально брошенных собеседнику прямо в лицо. А в случае с французами важнее скорее даже конечный результат, потому что и дела их порою неоднозначны.