– А ты разве читала мои сопливые книжки?

– Одну. Ты так убивалась из-за той девушки, которая уехала в Столицу вместо того, чтобы прочитать про ту судьбу, что ты ей придумала, что я не удержалась.

«Ту девушку» звали Ана Селина, и она не читала книг на самиздате. Скорее всего, она вообще давно уже книг не читала – судя по по тому, как отзывалась ниточка к ее сердцу, которую берегиня по-прежнему упрямо держала. Ана уже несколько лет жила в Столице совсем одна и платила психологу за то, чтобы рыдать в подушку на сессиях. Атка написала для нее книгу, чтобы указать правильный путь, но Ана, скорее всего, погибнет, не сумев выбраться из той непроходимой тьмы, в которую забрела, доверившись не тому мужчине.

– Я не придумываю судьбу, – размеренно ответила Атка, поворачивая в руках наполовину опустевшую белую чашку и следя за тем, как меняется рисунок кофейной гущи и пенки от малейшего движения. – Я ничего не могу «придумать», я же не человеческий писатель с фантазией.

– Я о том и толкую, ты не слушаешь? Представь, что где-то в другом городе живет другая ушибленная берегиня и пишет о тебе книгу, чтобы что? Показать тысяче людей, как ты ошибаешься!

– В чем же моя ошибка?

– В том, что ты учишь других, не научившись сама, очевидно же! – расхохоталась Марка и хлопнула ладонью по колену от избытка эмоций. Кофе при этом она не расплескала – как-никак ее племя испокон веков повелевает водой. Кикимора могла бы перевернуть чашку вверх дном и все равно сберечь драгоценное содержимое. – Но я говорю не о тебе-тебе, а о тебе-вообще, так понятнее? Вот та твоя персонажка – она натерпелась в жизни лиха: и от родичей ей любви не перепало, и первый же любимый потешился и предал… и чего ты хочешь от нее? Вот узнает она себя в твоей книжке и чем ей это поможет? Просвет увидит в своей жизни, думаешь?

Атка не спешила отвечать, просто глядела на Марку и думала, что встрепанная, как сердитая птаха, кикиморка в своей сбившейся набок и чересчур объемной полосатой футболке выглядит совершенно по-человечески. Если ни в глаза и ни на Дремлющее око на серебряной цепочке не смотреть, то можно поверить в девочку-подростка, которая прочитала тяжелую для восприятия книгу и злится теперь, что ее заставили что-то почувствовать. Еще и человеческая кухня с нечеловеческим бардаком довершала картину, доводя ее до совершенно абсурдной правдоподобности.

– Если бы ты обо мне хоть половину того же написала, я бы нашла тебя и убила, чтоб неповадно было, – подытожила Марка и одним махом допила кофе. Задумчиво посмотрела то одним глазом, то другим в чашку и, решившись, накрыла блюдцем и перевернула. – Моя жизнь только моя, и никто не имеет права смеяться надо мной. Тем более берегиня.

– Что же, пока тут не собралась очередь из желающих меня убить, я имею право спокойно допить твой кофе, – спокойно сказала Атка. Подумала и добавила: – Даже если он отравлен, для меня это не смертельно.

– Я знаю.

Марка отложила в сторону блюдце и заглянула в кофейную чашку, на белых стенках которой остались потеки гущи. Повернула чашку. Наклонила голову к плечу.

– Смотри-ка, у твоего человека часы разбиты, – хмыкнула она, чуть отведя руку с чашкой и вроде как приглашая берегиню взглянуть, чтобы убедиться. – Ну или у тебя, потому что ты не давала мне сосредоточиться своими писательскими глупостями. Хотя тут особо без разницы.

– Скажешь, чтобы я не теряла время зря? – расстроилась Атка.

– Само собой! – воскликнула кикимора. От свежесваренного кофе ее бледные щеки лихорадочно зарумянились, а глаза цвета болотной тины возбужденно заблестели. Она, не глядя, отправила чашку в мойку, тщательно завернула и прижала прищепкой бумажный пакет с тростниковым сахаром и, сунув зонт под мышку, потянула Атку следом за собой.