– Такое уже было когда-то, – тихо сказала Атка. – Я помню то время, когда Зимний король не заснул и весна не наступила. Очень давно.

Марка бросила косой взгляд на берегиню, ради разнообразия открыла дверь подъезда и выпорхнула во двор. По-летнему теплый ветер шелестел в золотых кронах берез. Кикимора развела руки и покружилась на пятке, как если бы ее мог подхватить этот теплый ветер.

– Как же она могла не наступить? – весело воскликнула Марка, ничуть не опасаясь, что кто-то из людей может ее услышать. – Или ты веришь в то, что солнце над нашей землей могло остыть так же, как сердце Зимнего короля?

Атка посмотрела на чистое небо без единого облачка. Ветер растрепал светлые пряди ее волос, и она убрала их за ухо.

– А ты веришь, что юную девушку безлунной ночью нагнали каратели близ безымянной лесной речки, но не сумели убить окончательно?

Услышав про карателей, Марка перестала кружиться, опустила руки и посмотрела на берегиню тяжелым взглядом исподлобья. Даже солнечные лучи вдруг перестали скользить по ее зеленому жакету, и вся ночная пряха как-то разом потемнела, будто шагнула в тень. Впрочем, Атка знала, что слово «будто» тут лишнее. Она продолжила:

– Мы не всё можем объяснить, что происходит, Марка. Мы можем только продолжать жить в новой реальности, даже если кажется, что происходит что-то немыслимое. Почему та девочка стала Маркой, а ее сестра в ту ночь умерла – на этот вопрос ни Навь, ни Явь не даст ответа.

– Откуда берегиня все это знает? Ее же там не было, да? – мрачно спросила Марка, опустив глаза к зонтику, который сжимала обеими руками так сильно, что вот-вот рисковала сломать.

Атка подошла к ней и положила ладонь на костлявое плечо. Кикимора прикосновение терпеть не стала, независимо вывернулась и отошла.

– Ты об этом написала так, чтобы все человеки знали? – Марка вдруг заговорила на языке Третьей империи, который Атка давненько уже не слышала в Восаграде.

– Не беспокойся об этом, от меня никто ничего не узнает, – вздохнула Атка. Она могла бы добавить, что ей хватает забот с живыми, чтобы беспокоиться о тех немертвых, кто еще не вышел из своего темного леса. Тем более что она не верила в способность темных выйти из своего персонального леса. Атка считала, что он с ними навсегда, куда бы они ни пошли. Атка могла бы еще много чего сказать, но промолчала, радуясь, что ее мысли закрыты от внимательных глаз юной кикиморы. Быть может, если бы Марка была старше тех камней, что наполовину вросли в землю у корней березы, их беседы текли бы иначе…

– Надеюсь, что так и будет, – проговорила Марка недовольно. – Если человеки будут смеяться над Маркой, Марка найдет способ отомстить берегине.

– А если не будут смеяться? Если ужаснутся? Возненавидят тех карателей в кожаных плащах, которые так паскудно смеялись и бросили умирающей девочке марку «за услугу»?

– Хватит об этом, – грубо оборвала кикимора. Она нахохлилась и сунула руки в карманы, а зонтик – под мышку. Зашагала мимо общежития техникума к остановке, аккуратно обходя выложенные красным кирпичом цветочные клумбы.

Ее холодная злость ожгла сердце, как кнутом протянули. Вот уж чего Атка не хотела, так это обидеть Марку, помянув ее прошлое. Напротив, хотела хоть на миг затеплить в ее сердце сострадание. Но не вышло. Так что мудрее будет молчать, и Атка ничего уж боле не сказала.

Марка шла, опустив голову и пинала попавшиеся под ноги мелкие камешки. Когда она проходила мимо увядающих кустов акации, шумная компания задиристых воробьев притихла. А потом вдруг разом вся ватага вспорхнула и улетела. Атка проводила взглядом небольшую стайку птиц и подумала, что, если кикимору не успокоить, та всю живность в округе распугает. Она догнала ее и, преодолевая внутреннее сопротивление, положила ладонь на плечо. Рука разом онемела до самой ключицы, будто тысячи крошечных ледяных игл вонзились в кожу.