И, впервые за много лет, не хотелось бежать после.

Он обнял меня, и я не дернулась. Не отстранилась. Не сказала, что мне надо в душ.

Я осталась.

Заснула в чужих руках. Без страха. Без планов.

И мне ничего не приснилось.

Потому что сон сам был мечтой.

Я проснулась от того, что кто-то гладил мне волосы.

Не тревожно. Не назойливо.

Как будто проверял: на месте ли я.

Как будто кто-то знал, как много лет я просыпалась в пустых постелях, которые не спрашивали, где ты была.

Он лежал рядом – и просто смотрел.

Слишком близко, чтобы не чувствовать моё дыхание. Слишком спокойно, чтобы это было ловушкой.

– Доброе утро, – сказал он, и в его голосе не было желания. Не было требований. Только тепло.

– Ты всегда такой? – спросила я, не открывая глаз.

– Какой?

– Как будто ты здесь. По-настоящему.

Он усмехнулся.

– Это редкость, да?

– Да, – ответила я. – Обычно мужчины приходят, чтобы взять. Или чтобы забыться. Или чтобы доказать себе что-то.

– А ты? – спросил он.

Я посмотрела на него, медленно.

– А я прихожу, чтобы исчезнуть.

Он не ответил. Только провёл пальцем по моей щеке.

Так, будто я была фреской, выцветшей от времени.

Мы пили кофе молча.

На балконе. Город просыпался, и вместе с ним – я.

Но не та, которая уехала из Гвадалахары. Не та, что теряла сознание от удовольствия в переулке.

Другая.

– Ты часто спишь с женщинами, которых не трогаешь два дня? – спросила я, не глядя.

Он усмехнулся.

– Нет. Ты – первая.

– Почему?

– Потому что ты приходишь не телом. Ты приходишь тенью.

Я нахмурилась.

– Что это значит?

– Ты была здесь, но не была. Как дым. Как эхо. Я ждал, когда ты придёшь полностью.

Я замолчала. Не потому, что обиделась. А потому что он оказался прав.

Я всегда оставляла себя за дверью.

Он не брал меня. Он ждал.

И я, впервые за долгое время, не бежала от этого ожидания. Оно не давило. Оно… звало.

Он не сказал мне, что я красивая. Не спросил, чем я зарабатываю. Не коснулся, пока я сама не подошла ближе.

Томас был как вода в глиняной чаше – неяркий, но нужный.

– Уезжаешь? – спросил он, не глядя.

Он стоял у окна, расстёгивая рукава на рубашке, как будто готовился не к разговору, а к чему-то гораздо большему.

– Да, – сказала я. – Уже заказала такси.

– И не собираешься остаться ещё на день?

– А зачем?

Он обернулся.

Я шла к выходу босиком – и он меня остановил.

Без слов. Просто подошёл сзади, взял за запястье и развернул.

Я почувствовала, как в животе сжалось – не от страха, от предвкушения.

Он смотрел на меня, будто уже видел, как я стону, выгибаюсь, царапаю ему плечи.

И будто знал, что я не уйду.

Я не ушла.

Он прижал меня к стене – не грубо, но крепко.

Я подняла руки, и он сорвал с меня платье – всё так быстро, будто я горела, и это было единственное спасение.

Губы были горячими, как перец в местном марте. Целовал меня жадно, будто хотел запомнить вкус, пока не стёрся.

А потом склонился к шее и прошептал:

– Сейчас. Только ты и я. Без имен. Без будущего. Только настоящее.

Он взял меня на руках и отнёс к кровати. Опустил, расправил ноги, сел на край и посмотрел.

Просто смотрел.

Долго.

– Не трогай меня глазами, – прошептала я. – Трогай руками.

Он улыбнулся и провёл ладонью по внутренней стороне бедра. Медленно, терпеливо. Как будто под ним была скрипка, а не я.

– Здесь хочешь? – пальцы коснулись нижней части живота.

Я кивнула.

– А здесь? – губы прошлись по соску.

Я задохнулась.

– Везде.

Он вошёл в меня без лишних слов – сразу, плотно, глубоко.

И начал двигаться так, будто знал моё тело не хуже, чем я сама.

Медленно. С ритмом. С уверенностью того, кто не торопится, потому что знает, чем это закончится.

Я выгибалась, хваталась за него, тонула в этом темпе, будто каждая толчковая волна смывала с меня всё лишнее.