– Это Неруда, – сказал он, не поднимая глаз. – Хочешь, я прочту тебе стихотворение о том, как касаться женщины, будто касаешься редкой породы дерева?

Я молча кивнула.

Мне не нужно было больше слов.

Он читал. А я чувствовала, как что-то во мне медленно оттаивает.

Как будто до этого всё было слишком громким. Слишком резким.

А здесь – тишина была ласковой. И даже возбуждающей.

Он не спросил, откуда я.

Не посмотрел на грудь.

Не попытался угадать, с кем я спала до него.

Только спросил:

– Ты умеешь отдыхать рядом с мужчиной?

– Нет.

– А спать после?

– Никогда.

Он улыбнулся, будто уже знал ответ.

Потом мы просто гуляли. По булыжным улицам. Под дождём. Он не пытался меня коснуться. И от этого я хотела его больше, чем всех до него.

Утром я снова пришла в книжный.

Он уже ждал.

Со вторым томом. С двумя чашками кофе.

С той же тишиной в глазах.

И я поняла: в этом городе можно возбуждаться от того, что тебя не трогают.

Пока ты не попросишь.

Пока сама не подползёшь ближе.

И я поползла.

Он не тронул меня ни в первый вечер, ни во второй.

Я приходила, он уже был. Мы сидели рядом, и между нашими телами оставалось пространство – как уважение. Как вызов.

Он читал вслух, а я слушала, замирая на каждом слове, будто эти стихи кто-то когда-то вырезал мне на рёбрах.

Иногда он ставил винил. Старая, шуршащая "Buena Vista Social Club", как фон к безмолвной исповеди.

Иногда он ничего не включал – только чай.

И мы сидели, как будто у нас впереди не ночь, а вечность.

Его звали Томас.

Он работал в маленьком книжном магазине на углу, где пахло пыльными страницами, кофе и дождём.

Он был из тех, кто не смотрит в телефон, когда с тобой говорит. Из тех, кто ставит закладку, а не загибает страницы. Из тех, кто читает по глазам – и цитирует стихи, не ломаясь и не играя в загадочного.

Он знал, что я устала.

Знал, что я бегу.

Не спрашивал, откуда. Не пытался укротить. Только смотрел. Так, как будто мог разглядеть моё сердце сквозь кожу.

– Ты не одна, – сказал он однажды, когда я, не выдержав, положила голову ему на плечо.

– Я всегда одна, – ответила я, не открывая глаз.

– Нет. С тобой – твоя тишина. Она держит тебя за руку.

Я не знала, как на это ответить. Поэтому просто дышала. Впервые спокойно.

На четвёртую ночь я пришла к нему в комнату.

Без слов.

В той же юбке, что была вчера. Без макияжа. Без защиты.

Он стоял у окна, босой, в серой хлопковой футболке.

Я остановилась на пороге.

Он не пошёл навстречу. Не сорвал с меня одежду.

Он подошёл и стал медленно снимать с меня палтье. Как будто я могла разбиться. Как будто каждая пуговица – это признание.

– Я не сломана, – сказала я вдруг, сама не зная, зачем.

– Я знаю, – он провёл пальцами по моим волосам. – Ты просто забыла, как звучит собственное имя, когда его произносят шёпотом.

Он коснулся меня – не груди, не бёдер – а шеи.

Пальцами. Лбом. Ладонью.

Это не было прелюдией. Это было… возвращением.

Я развернулась к нему спиной. Он понял. Расстегнул пуговицы, не торопясь, как будто каждая – за все те разы, когда меня раздевали быстро, грубо, потому что «не терпелось».

Он не трахал меня.

Он медленно входил, будто боялся нарушить ритм моего дыхания.

Я лежала на боку, лицом к стене, и чувствовала, как его бедро прижимается к моим ногам.

Его ладонь – под моей грудью.

Его рот – у самой ключицы.

Он двигался медленно. Почти незаметно. Как будто мы были не в сексе, а в ритуале.

Как будто возвращал меня в тело, от которого я столько лет бежала.

Никаких слов.

Никаких звуков.

Только дыхание, как молитва.

Он не кончал долго. Долго. А я – тихо, без крика, без сцены, без театра.

Я просто вытекала. Из себя. В него.