А потом по ее щекам покатились слезы.
Глава 2. Три года в обычной семье простолюдинов
Она спокойно шла по пустой улице, окутанной утренним туманом. Около нее не было ни одной живой души… лишь мертвецы. Сейчас по улицам этого проклятого города ходил лишь один живой человек, и она наконец-то ее поймала. Последнюю из них… эту демонскую, отвратительную немку.
Жаль, что первую завалило обломками здания, и Изабелла не смогла до нее добраться. Но теперь у нее есть вторая… и эту тварь она так просто не отпустит.
Губы Лукреции расползлись в злобной, мстительной усмешке, и Изабелла заставила кукольное тело ускорить шаг. Впереди ее ждали Маркус и Говард, стоявшие около окровавленной фигуры в длинном, грязном плаще. Ее руки и ноги были прибиты к брусчатке улицы нечеловечески сильными куклами, которые буквально перемололи кисти рук и суставы ног. Наверняка немка испытывала нечеловеческую боль… к сожалению, от нее не доносилось ни звука, поэтому Изабелла не могла услышать ее крики боли.
Ну ничего… все равно заниматься ей особо нечем. Эта тварь будет визжать и умолять о пощаде… за Лотти, Маркуса, Говарда и всех ее преданных слуг. За каждого… Изабелла заставит ее вопить.
Жуткая усмешка стала шире, превращая лицо Лукреции в жуткую маску, и Изабелла, наконец, дошла до мерзкой твари.
– Откинь капюшон, – кратко скомандовала она.
Маркус поклонился (со временем кукла стала вести себя… живее, чем раньше. Изабелла не знала, почему. Она не хотела думать об этом) и сорвал капюшон с головы немки.
Перед Изабеллой сидела молодая и, возможно, когда-то красивая женщина. Правда, теперь ее было трудно назвать прекрасной – череп немки был усеян неровными пучками светлых волос, открывая большие залысины и рваные раны. Один, ее глаз был выбит, а лицо пересекал сероватый, неровный шрам. Нос же частично сгнил и ввалился в череп, а на шее выступало четкое, трупное пятно. Любому, кто посмотрел бы на это зрелище, стало ясно… живые люди не могут выглядеть столь кошмарно.
Улыбка Изабеллы застыла, и она машинально сделала шаг назад.
– Нет, – пробормотала женщина. – Нет, ты… ты не можешь так со мной поступить, – практически умоляюще сказала Изабелла. – Ты не можешь… ты же убегала от меня целый год! — внезапно закричала разозленная женщина. – Ты не можешь быть серой тварью! Ты же можешь думать! Не стремишься жрать людей, управляешь немертвыми… ты… ты живая! Ты должна быть живой… ты должна чувствовать боль! Должна страдать! – крикнула взбешенная женщина.
Единственный глаз немки равнодушно смотрел на кричащую Изабеллу. В нем не было ни страха перед смертью, ни боли от чудовищных ран… даже равнодушия, которое возникает от усталости и отчаяния. Все, что было в этой потускневшей синеве — лишь бесконечная, засасывающая пустота.
Даже глаза ее кукол были более живыми.
– Ты отняла у меня все… – хрипло прошептала женщина. – Моих слуг, мою семью, мои надежды… ты не имеешь права… ты не можешь отнять у меня даже месть! – крикнула дрожащая Изабелла. – Это просто… несправедливо!
В пустом зрачке что-то мелькнуло… будто кто-то с той стороны включил тусклый свет и посмотрел в темное окно. Истерзанное тело внезапно прищурилось и задумчиво наклонило голову. Оно пристально смотрело на дрожащую женщину и, казалось, думало о чем-то ужасающе сложном. Внезапно губы немки дрогнули и расползлись в неестественно широкой, жизнерадостной улыбке. И это смотрелось настолько неестественно и бесчеловечно на этом истерзанном лице, что Изабелла непроизвольно вздрогнула и отступила на шаг. Улыбающаяся же немка посмотрела на реакцию женщины и разлепила мертвенно-бледные губы: