– Что такое? Что случилось? – спросил он еще до того, как я сама успела найти какие-либо объяснения происходящему.

– Я не знаю. Саш, я как-то не в себе с утра.

– Ты боишься? Я что-то не то сделал? Поторопил?

– Ты все хорошо делаешь, мне очень нравится все, что ты делаешь. Я просто не могу пока в это поверить.

Вторая часть меня, та, что вставала утром на цыпочки и миловала доброго пса, взяла верх. Сомнение ухнуло куда-то глубоко, но не исчезло. Оно тихонечко рокотало со дна, что все быстротечно, что все скоро кончится, что это не настоящее, а только эпизод, мимолетное отвлечение основного сюжета. Надо было заставить его замолчать или, хотя бы, заглушить. Ну или просто отвлечься. Я взяла Александра за руку, погладила по ладони, потом провела пальцами по шее. И внутреннее мое состояние обрело стабильность. Вот он, мой любимый. Добрый и замечательный он, который есть. Даже если исчезнет потом – он есть сейчас. Я обняла его, прижавшись, как могла, крепко. Он гладил меня по волосам, а я замерла, разрываемая изнутри радостью и тоской пополам, перекидывающаяся из одного в другое, помимо своей воли. Вынужденная молчать, чтобы не дать хода той реальности, вероятность которой так велика, но так чудовищна для меня. И, напротив, освобождая место тому миру, который только начинался, но мог и должен был стать основным, главным, а лучше – единственным местом моего обитания.

Когда тебе пятнадцать, совсем скоро предстоит умирать, так что все не имеет особой ценности, и все очень значительно. И так должно быть. Ты состоишь из грусти, тоски по тому, чего не было, но что могло бы быть, вспоминаешь прошлые жизни или придумываешь их, продумывая до мелочей.

Когда тебе несколько больше, и ты уже умерла, ты понимаешь, что жить еще очень долго, и ничто не собирается заканчиваться, а многое, очень и очень многое, предстоит еще только начинать. И вот тогда ты захлебываешься одновременно – от восторга и страха – а хватит ли сил? А будешь ли успевать за световой день нафотосинтезировать себе не темную ночь?

Вчера у меня включили фонарь.

Моя ночь в самом разгаре, раз появилась люминесценция. Я больше не падаю на дно, я перестала задыхаться от ощущения, что так просто нельзя со мной. Я поймала себя на том, что не могу вспоминать и опираться на воспоминания – это так больно, таким способом, что никаких сил, вообще ничего эта боль не дает. Я экспериментирую. Мне жить долго, во всяком случае, по моим представлениям о времени и себе. Раза в четыре больше, чем прошло. А жизнь, как известно, надо наполнять событиями, как и время, которое, будучи наполненным, летит незаметно.

Я вчера была звана на свидание. Сегодня я на него пойду. Собственно, вот сам тот факт, что я что-то тут пишу, посвящен этому свиданию. Кто позвал – да практически никто, дистанционный знакомый, хороший и интересный мужчина, друг по переписке. Чего я жду? А черт его знает. Если честно, больше всего я волнуюсь о том, как буду есть в присутствии незнакомого мне, по сути-то, человека. Я очень стесняюсь при ком-то есть вообще. А особенно что-то откусывать. Хлеб отламываю, остальное – отрезаю или отщипываю, превращая в порционное. Куда мы идем, я не знаю. Но я ему доверяю. Его зовут Зеркало. В том смысле, что это его никнейм. Мне сейчас зеркало очень нужно – посмотреть на себя, глубоко охренеть от увиденного, какая-то объективность насущна как воздух. Что-то перегорело и расплавилось. Когда я смотрю на себя в стеклянное зеркало, я каждый раз немного успокаиваю выпученные глаза, отпускаю брови и выпрямляю коромысло нижней губы. Выражение у меня такое, словно я вдохнула невыносимую гадость и поперхнулась до невозможности дышать. Это так вижу я. А что увидит он? Вот это очень интересно знать.