Но его отец продолжал упорствовать.

– Вы можете сказать, почему в вашей альма-матер не хотят принять такого студента?

Трамбалл отклонился назад и ответил:

– Что ж, мистер Гилберт, я не слишком осведомлен о том, как именно принимает решения приемная комиссия Йеля, но, насколько мне известно, в Нью-Хейвене стараются поддерживать в классах «пропорциональный баланс».

– «Пропорциональный»?

– Ну, понимаете, определенное количество мест для студентов из различных штатов, для детей бывших выпускников, таких как Тони, – как ни в чем не бывало объяснял директор. – Поровну учеников из простых общеобразовательных и из частных престижных школ, а также из музыкальных училищ, спортивных школ…

Отец Джейсона наконец догадался, на что намекал директор.

– Мистер Трамбалл, – проговорил он, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, – эти ваши «пропорции», они включают в себя и религиозную принадлежность?

– В общем-то, да, – дружелюбно отозвался директор. – Не могу сказать, что в Йеле существует некая «квота», но в какой-то мере они действительно ограничивают число студентов-евреев.

– Но это же противозаконно!

– Вряд ли, – ответил Трамбалл. – Какую часть от населения Земли составляют евреи? Примерно два с половиной процента, так? Спорим, в Йеле эта цифра как минимум в четыре раза больше?

Но Гилберту-старшему было не до споров. Он чувствовал, что старику точно известно, сколько именно евреев ежегодно поступает в его альма-матер.

Джейсон боялся нарастающего гнева отца и всеми способами старался его предотвратить.

– Слушай, пап, я не хочу учиться там, где мне отказывают. Этот Йель может катиться ко всем чертям. – Он повернулся к директору и извиняющимся тоном добавил: – Прошу прощения, сэр.

– Ничего-ничего, – ответил Трамбалл. – Вполне объяснимая реакция. Но давайте подумаем о хорошем. Второй выбранный вами университет – очень достойный. Некоторые считают, что именно Гарвард – лучший в стране.

Ездить ему приходилось из пригорода. Он относился к маленькой и почти незаметной группке людей, которые не могли позволить себе роскошь жить в кампусе вместе со своими однокурсниками. Так что ребята из пригорода были гарвардцами только в дневное время – вроде студенты, а вроде и нет, – ведь вечером им нужно было садиться на автобус или метро и возвращаться в большой мир.

По иронии судьбы, Тед Ламброс родился почти рядом с Гарвард-ярдом. Сократ, его отец, приехавший в Америку в начале тридцатых, был владельцем знаменитого ресторана «Марафон» на Массачусетс-авеню, всего в паре шагов от библиотеки Уайденер[10].

В его заведении, как он часто хвалился своим работникам (то есть членам своей семьи), каждый вечер собиралось больше великих умов, чем в платоновской Академии. Не только философы, но и обладатели Нобелевских премий по физике, химии, медицине и экономике. И даже сама Джулия Чайлд[11], назвавшая приготовленного женой Сократа ягненка с лимоном «просто изумительным».

Более того, его сын Теодор учился в Латинской средней школе Кембриджа, которая находилась так близко к заветному кампусу, что практически была частью университета.

Учитывая, что старший Ламброс относился к преподавателям Гарварда с почтением, граничащим с идолопоклонством, страстное желание сына поступить туда казалось вполне естественным.

В шестнадцать лет высокий и темноволосый красавец Теодор стал работать официантом на полную ставку, а значит, постоянно видеться с этими светилами науки. Стоило им просто поздороваться с Тедом, как его пробирала дрожь.