Дьердь колебался, но длилось это всего долю секунды.

– Я схожу за Анико.

– Давай, только пошустрее.

Она начала возражать.

– С чего ты взял, что русские возвращаются?

– Как еще можно тебя убедить? – раздраженно сказал Дьердь в ответ. – Слушай, если Венгрия станет независимой, то поляки и чехи тоже начнут действовать. А тогда – бум! – и Российская империя рухнет, как карточный домик.

Она побледнела. Анико пугала серьезность решения, которое ее заставляли принять.

– Но как же моя мама, она без меня не справится.

– Ей придется, – невозмутимо ответил Дьердь. Он обнял ее: она тихо всхлипывала.

– Дай я хотя бы ей позвоню, – попросила она.

– Хорошо. Но, прошу тебя, быстрее.

Они двинулись в путь. Дьердь и Анико лишь с накинутыми на плечи несколькими вещами, Джеза – со всем своим гардеробом. Когда они добрались до окраин Будапешта, Дьердь заметил телефонную будку и вдруг вспомнил о своей сестре.

– У кого-нибудь есть мелочь? – спросил он.

Анико сунула ему монетку.

– Дьюри, – беспокойным голосом ответила сестра, – ты где? Даже отец волнуется.

– Послушай, я очень спешу…

– Скажи ей, что «Голос Америки» передает закодированные сообщения о беженцах, которым удается перейти через границу.

Дьердь кивнул.

– Прошу тебя, Марика, больше никаких вопросов. Слушай «Голос Америки». Если они скажут, что… – Он снова заколебался. – Что «Карл Маркс мертв», это будет означать, что я прав.

– Дьюри, я ничего не понимаю. Ты кажешься напуганным.

– Да, я напуган, – признался он, а затем добавил: – И ради всего святого, молись, чтобы он умер.

Ничего больше не сказав, он повесил трубку.

– А как же твой отец? – спросила Анико. – Разве у него не будет проблем, если ты сбежишь из страны?

– Он у нас политикан до мозга костей и крупный специалист по самосохранению. Все с ним будет в порядке, уверяю тебя.

А сам подумал: «Он игнорировал меня все мои детские годы, так почему я должен теперь за него волноваться?»

Они молча шагали дальше. По дороге лишь изредка проезжал какой-нибудь древний грузовик – и почти каждый из них направлялся к западной границе. Некоторые подвозили троицу на несколько десятков километров. И никто из водителей ни разу не спросил, куда они едут и зачем.

До окраин Дера они добрались почти затемно.

– Что теперь? – спросил Дьердь у Джезы. – Ночевать на улице слишком холодно, и еду купить не на что – у меня в карманах ни форинта.

– У меня не хватит даже на тарелку супа, – добавила Анико.

Джеза слегка улыбнулся.

– Об этом я позабочусь. Сможете идти еще часок?

– Только если я буду знать, что где-нибудь нас пустят внутрь, – ответил Дьердь. Анико кивнула.

– Родители Тибора Ковача живут в Энесе, примерно в десяти километрах отсюда. Он собирался бежать с нами. Они будут ждать его.

Анико онемела от изумления.

– Разве они не знают, что его застрелили два дня назад?

– Нет, – ответил Джеза, – и говорить им об этом нет смысла.

И он повел их в сторону Энесе.

Через полчаса они уже шли по обледенелой проселочной дороге, освещенной лишь лунным светом. Они были в пути с самого утра и устали так, что едва могли говорить.

– Завтра будет отличный шанс перейти границу, – сказал Джеза. – День всех усопших – на улице будет полно народу. Все пойдут на кладбища.

Семья Ковач была рада приютить друзей их сына, и, похоже, они не удивились тому, что его с ребятами не оказалось. Он учил разные группы народного ополчения пользоваться оружием, поэтому ложь Дьердя о том, что Тибору пришлось задержаться в Будапеште еще на пару дней, выглядела правдоподобной.

О таком ужине они и не мечтали. В отличие от столицы, в деревнях было много еды: миссис Ковач устроила им настоящий пир – подала курицу с овощами и даже достала бутылку токайского вина.