В общем, к концу первой недели парень искромсал их диван практически в лоскуты. Но хуже всего были его вопли. Судя по всему, с каждым успешным выпадом – а успешными они оказывались все до единого, ведь сопротивляться бедный диванчик не мог – фехтовальщик вопил: «Умри!», что и доводило Джейсона до белого каления.

Вчера вечером у соседей состоялась решающая битва. Гилберт пошел на него с одной только теннисной ракеткой в руке и, стараясь говорить как можно спокойнее, поинтересовался, какого черта тот творит. Парень ответил, что ему нужно дополнительно тренироваться перед соревнованиями против Йеля.

Джейсон сказал, что если ему и правда нужна практика, он будет рад помочь ему – только тогда в битве выживет всего один. Понятное дело, сначала этот тип решил, что Гилберт просто блефует. Но чтобы придать своему вызову убедительности, Джейсон разодрал в щепки то, что еще оставалось от дивана, после чего повернулся к своему противнику и объяснил, что если тот проиграет схватку, он сделает то же самое с ним.

Невероятно, но фехтовальщик опустил свою саблю и ретировался в свою спальню.

Таким образом Джейсон и положил конец бедламу. Более того, на следующий день его хулиганистый сосед купил новый диван.

После того случая в комнате Гилберта стало спокойнее. То есть совсем спокойно. Судя по всему, теперь парень боится даже заговаривать с Джейсоном.

Как и у его знаменитого античного тезки, жизненные принципы Сократа Ламброса были непоколебимы. Это означало, что его сын Тед ни под каким предлогом не мог пропустить свою вечернюю смену в «Марафоне». То есть тем сентябрьским вечером, когда президент Пьюзи красноречиво защищал свободу преподавания, Теду не было дозволено пойти послушать его вместе со всем курсом.

Попадая в неволю сразу после окончания занятий, Тед не ходил на футбольные матчи, он не сидел на Солджер-филде среди остальных первокурсников, которые кричали до хрипоты и напивались до беспамятства.

Это была одна из причин, почему он не ощущал себя полноценным членом сообщества первокурсников. Меж тем он жаждал присоединиться к своим собратьям. И когда объявили о предстоящем мальчишнике для новичков, он стал умолять своего отца отпустить его ради такого события – единственного поистине фривольного мероприятия в жизни гарвардца.

Сократ было запротестовал, но Таласса встала на сторону сына.

– Мальчик трудится как проклятый. Отпусти ты его хоть на один вечер. Parakalo[43], Сократ.

– Ладно уж, так и быть, – смилостивился глава семьи.

Сам Демосфен не смог бы произнести столь изящную хвалебную речь, которой юный Тед Ламброс удостоил своего великодушного отца.

Вечером 17 февраля Тед побрился, надел новую рубашку, купленную в магазине «Джей Огэст», и свой лучший твидовый пиджак (ношеный, но почти как новый) и пошел к театру Сандерс. Оплатил вход. За эти деньги тебе полагался не только билет и море пива, но и участие в лотерее, в которой можно было выиграть как трубку из сухого кукурузного початка, так и рекламные пачки «Пэлл-Мэлл».

Deo Gratias[44], теперь он действительно был одним из них.

В половине девятого на сцену дерганой походкой выскочил чересчур загримированный конферансье, готовый объявить начало вечера. Его встретили гулом недовольства и невообразимыми непристойностями: вот такие они, утонченные гарвардцы.

Первыми выступили «Вдовы Уэллсли», группа из двенадцати юных и строгих на вид певиц из местного колледжа для девушек. Не успели они взять хотя бы ноту, как со всех сторон театрального зала посыпался град монеток, подкрепленный криками: «Раздевайтесь!»

Ведущий посоветовал девушкам поскорее покинуть сцену. Остальных исполнителей постигла та же судьба.