– Как тебя зовут?

– Го́ну Маха́то из касты ганго́та[22].

Я знал, что в этом регионе люди из касты гангота добывают себе средства к существованию земледелием и выпасом скота, но что мог делать этот человек совершенно один в этой глубокой лесной чаще?

– Чем ты тут занимаешься? Где твой дом? – спросил я.

– Пасу буйволов, господин. Мой дом в Лочхо́мниятоле, в округе Дхоромпур, примерно в двадцати милях отсюда.

– Свои буйволы? Сколько?

– Целых пять, господин, – с гордостью ответил Гону.

Целых пять… Я был удивлен, услышав, что ради выпаса всего лишь пяти буйволов он оставил свою деревню в двадцати милях отсюда и поселился в безлюдном лесу, коротая в одиночестве день за днем, месяц за месяцем в крохотной собственноручно построенной хижине. Мне как человеку, только недавно приехавшему из Калькутты и взращенному городской культурой театров и кино, было это совершенно не понятно. Но немного ближе узнав жизнь этого края, я понял, что единственной причиной, почему Гону Махато жил именно так, а не иначе, был уклад его жизни: раз у него есть пять буйволов – значит, нужно их пасти, а раз нужно пасти – значит, не остается ничего другого, кроме как поселиться в лесу и жить там одному в хижине. Это простая проза жизни, и в ней нет ничего, достойного удивления.

Гону Махато сделал длинную самокрутку из молодых листьев дерева сал и почтительно протянул мне. Я рассматривал в свете огня его лицо: широкий лоб, длинный нос, смуглая кожа, спокойный взгляд и простое, безмятежное выражение лица. Должно быть, ему было уже далеко за шестьдесят, на голове не осталось ни единой черной пряди. Но его тело было таким жилистым и хорошо сложенным, что, казалось, можно было сосчитать каждую мышцу.

Он подкинул еще несколько дров в костер и тоже закурил. В свете огня в глубине его хижины поблескивала металлическая посуда. За пределами этого круга света – густая тьма и непроходимый лес. Я спросил его:

– Гону, ты не боишься жить тут один? В лесу много диких животных.

– Разве мне можно бояться, господин, если это мой заработок? Недавно вот ночью сзади хижины бродил тигр. Положил глаз на двух буйволят. Я едва заслышал шорох, тут же вскочил, стал бить в жестяную посуду, зажег факел и начал громко кричать. Больше я той ночью так и не заснул, господин. Зимой тут ночами напролет завывают шакалы.

– А чем ты тут питаешься? Базара и лавок-то нет, где берешь продукты? Рис, чечевицу…

– Откуда же у меня деньги на товары из лавки, господин? Вы думаете, что я, как какой-нибудь богатый бенгальский бабу, могу позволить себе есть рис? За этим лесом у меня есть участок в два бигха земли, на которой я выращиваю куриное просо. Варю его и листья батхуа[23], немного солю и ем. В месяц пхалгун в лесу созревает горькое яблоко[24], оно похоже на ползучее растение, а плоды напоминают дыню. Я люблю есть их сырыми с солью. В этот месяц все бедняки округи питаются горьким яблоком, парни и девушки приходят в лес группками, чтобы собрать плоды.

– Тебе не надоедает каждый день есть только вареные просо и батхуа? – поинтересовался я.

– А что мне еще остается, господин? Я же не богатый бенгальский бабу, чтобы позволить себе рис. В наших краях его едят дважды в день только Рашбихари Сингх и Нондола́л Па́нде. Я весь день, как бхут[25], всюду следую по пятам за своими буйволами и, когда вечером возвращаюсь домой, настолько голоден, что рад любой пище.

– Ты был когда-нибудь в Калькутте, Гону?

– Нет, господин. Но я слышал о ней. Как-то раз был в Бхагалпуре – красивый город. Видел там машину, вот ведь причудливая штука, господин! Ни лошади, ничего нет, сама по дороге едет.