Я отворил дверь и вышел на улицу. Вокруг ни души, сипаи, вдоволь нагулявшись на празднике, крепко спали. Безмолвный лес, тихая, одинокая ночь. Эту ясную лунную ночь не описать словами. Никогда раньше не доводилось мне видеть ничего подобного: деревьев практически нет, только небольшие кусты и заросли сахарного тростника, даже тени притаиться негде. Струясь сквозь полузасохшие на зимнем солнце стебли сахарного тростника, лунный свет мягко укрывал своим сиянием покрытую белоснежным песком землю, и, глядя на эту неземную красоту, становилось даже немного страшно – словно в моей душе поселилась какая-то беспредельная, равнодушная пустота. Стоя под куполом лунного неба той тихой глубокой ночью, я оглядывался по сторонам, и мне казалось, будто я оказался в чужой, неведомой стране, в которой человеческие законы теряли свою силу, словно глубокими ночами этот одинокий край, освещаемый лунным светом, превращался в царство волшебных существ, и мое незаконное вторжение в их владения им совсем не по душе.

После этого я еще много раз любовался лунными ночами в Пхулкии-Бойхар – например, в середине месяца пхалгу́н[21], когда всё вокруг словно укрыто цветистым ковром из цветов дудхли, доносимый ночным ветерком нежный аромат которых я жадно вдыхал, – и всякий раз меня неизменно удивляло то, как необыкновенно прекрасен может быть лунный свет и какое чувство смятения он может порождать в душе. И как я только не замечал всего этого, когда жил в Калькутте! Не стану описывать те лунные ночи, что мне довелось увидеть в Пхулкии-Бойхар, мне это не под силу: тому, кто не созерцал такого рода красоту своими глазами, будет недостаточного простого рассказа или описания, чтобы почувствовать ее, – это бескрайнее небо, это безмолвие, это одиночество, эти устремляющиеся к горизонту леса. Хотя бы раз в жизни стоит полюбоваться красотой такой ночи, а тот, кому не удалось этого сделать, всё равно что навсегда лишился возможности познакомиться с одним из невиданных и чудесных творений Бога.

Однажды под вечер, возвращаясь из разведывательного лагеря в Аджмабаде, я сбился с пути и заблудился в лесу. Земля здесь не была равнинной: высокие, поросшие деревьями и кустарниками песчаные холмы сменялись небольшими ущельями, всюду росла зелень. Я взобрался на один из холмов и осмотрелся вокруг в надежде разглядеть яркий флаг Ханумана, что красовался на крыше нашей конторы, но его не было видно, лишь только волнистые холмы перемежались с зарослями тамариска и сахарного тростника да изредка можно было увидеть рощи из дерева сал и аcан. После двух часов бесплодных блужданий, так и не выйдя на нужную дорогу, я вдруг подумал, почему бы не попробовать идти по звездам. Было лето, Орион висел практически над головой, но я так и не понял, откуда пришел. Большую Медведицу отыскать мне также не удалось, поэтому, оставив попытки ориентироваться по звездам, я просто отпустил поводья и позволил лошади идти, куда ей захочется. Мили через две в глубине лесной чащи показался свет, я поехал на него и вскоре оказался на небольшой расчищенной от леса площадке примерно в двадцать квадратных футов, на которой расположилась низенькая соломенная хижина. Несмотря на то, что было лето, перед хижиной горел костер, немного поодаль от него сидел какой-то мужчина и был чем-то занят.

Топот копыт моей лошади напугал его, и, вскочив со своего места, он спросил: «Кто там?» Поняв, кто перед ним, мужчина тут же подошел ко мне и с большим почтением помог спешиться.

К этому моменту я уже очень устал, потому что почти шесть часов провел верхом на лошади, сначала следуя по пятам управляющего разведывательным лагерем, а затем бесцельно блуждая по лесу, сбившись с пути. Я опустился на соломенную циновку, которую дал мужчина, и спросил его: