Глубокой ночью меня разбудил какой-то непонятный звук. В холод лишний раз показываться на улице совсем не хочется, а к такому холоду я и вовсе не был готов, а потому не привез с собой теплую одежду и постель. Одеяло, которым я обычно накрывался в Калькутте, здесь ближе к утру становилось ледяным. Бок, на котором я лежал, еще хоть немного сохранял тепло моего тела, но стоило только перевернуться на другой бок, как мне показалось, будто моя постель скрипит от холода, а сам я погружаюсь в ледяное озеро в морозную ночь месяца поуш[16]. Совсем рядом, из леса, доносились звуки какого-то топота и тяжелое дыхание, словно кто-то бежал, с треском ломая ветки.

Так и не поняв, в чем дело, я позвал сипая Бишнура́ма Па́нде и школьного учителя Гонори Тевари. Они сели на пол, сонливо потирая глаза, и в тусклом свете догорающего очага, который развели в конторе на ночь, на их лицах читалась причудливая смесь почтения, сонности и лености. Гонори Тевари прислушался и заверил: «Ничего страшного, господин. Это бегает по лесу стадо антилоп-нильгау».

Он собрался уже повернуться на бок и лечь спать, как я вновь спросил:

– Почему они вдруг так всполошились посреди ночи?

– Наверное, их преследует какое-то животное, господин. Отчего же еще? – успокоил меня Бишнурам Панде.

– Какое животное?

– Лесное, господин. Какое же еще? Может, тигр или медведь.

Я бросил взгляд на неприметную тростниковую ширму, прикрывающую вход в мою хижину. Она была настолько хлипкой, что, если снаружи собака толкнет ее, она свалится внутрь комнаты. Не стоит и говорить, что новость о каком-то тигре или медведе, которые этой тихой глубокой ночью гоняют стадо диких нильгау прямо перед моей хижиной, меня совсем не утешила.

Вскоре наступил рассвет.

Проходили дни, и лесная чаща всё больше очаровывала меня. Было что-то такое в ее уединенности и окрашенных киноварью макушках деревьев на закате дня, что неведомым образом влекло меня к себе, и я постепенно начал осознавать, что не смогу покинуть эти безбрежные, тянущиеся к горизонту лесные края и выжженные солнцем земли, источающие свежий аромат, и был уже не в силах просто так отказаться от этого ощущения свободы и приволья и вернуться в сутолоку Калькутты.

Это чувство не возникло неожиданно. Сколько нарядов и форм сменила эта лесная чаровница, всякий раз представая перед моим зачарованным взором в новом обличье и еще больше пленяя меня. То являлась вечерами, увенчав голову диадемой из невиданных багровых облаков, то приходила в жаркий полуденный зной, приняв облик сводящей с ума Бхайра́ви[17], то, обратившись небесной а́псарой[18], накидывала на плечи сотканную из лунного света вуаль, умащала тело ароматом свежих лесных цветов, украшала грудь гирляндой из звезд и посещала меня глубокими ночами, а иногда становилась грозной Ка́ли[19] и разрубала ночную тьму мечом яркого света созвездия Ориона.

Одну историю я не забуду никогда. Как сейчас помню, был праздник Холи[20]. Сипаи из нашей конторы отпросились на гулянья и целый день веселились на празднике, отбивая ритмы на барабанах-дхол. День уже клонился к вечеру, а звуки музыки и танцев всё не утихали, поэтому я зажег настольную лампу и сел писать письма в главное управление. К тому моменту, как я закончил, на часах было около часа ночи. Я почти околел от холода и решил выкурить сигарету. Подойдя к окну, я мельком взглянул в него, и то, что увидел там, заставило меня застыть в восхищении – полная луна, рассеивая темноту ночи, заливала всё вокруг своим мягким светом.

Прошло уже немало времени, с тех пор как я приехал сюда, но из-за холода или, может быть, по какой-либо другой причине, я еще ни разу не бывал на улице ночью, поэтому красота лунной ночи лесного края Пхулкии-Бойхар открылась мне тогда впервые.