– Послушайте, друзья, о чем мое сердце давно помышляет. Нет ли между вами, кто б мог, на смелость свою положившись, пробраться тихонько к надменным троянцам, чтобы кого из врагов захватить где-нибудь возле стана или, быть может, подслушать какой разговор средь троянцев, – что замышляют они меж собою: и дальше ль желают здесь оставаться, вблизи кораблей, или в город обратно думают все возвратиться, уж раз укротили ахейцев? Если б кто это разведал и к нам невредимым вернулся, славу великую он получил бы по всей поднебесной между людьми и наградой подарок имел бы прекрасный: Сколько ни есть над ста с лишним судами у нас тут начальников благодарных, каждый из них наградит его тучной овцою с сосущим ягненком; ни с чем не сравнимо такое богатство! Будет на всех он пирах и на празднествах гостем самым желанным.

Тут же Диомед встал рядом с Нелидом и промолвил могучеголосый:

– Нестор, ты старец самый разумный. Давно уж меня побуждает мой дерзкий дух и отважное сердце в лагерь проникнуть враждебных мужей, находящийся сейчас так близко, но я все раздумывал, пока ты не спросил. Если б, однако, со мной и другой кто идти согласился, было бы мне веселее и радостнее на сердце. Ежели двое идут, то придумать старается каждый, как лучше успеха достичь. А что бы один ни придумал, мысль его будет короче, и будет решенье слабее.

Многим желалось идти с Диомедом, также желал Одиссей к неприятелю в лагерь проникнуть. Лаэртид, когда было необходимо, порой становился не только хитроумным, но и до безрассудности смелым, тогда у него на опасности сердце дерзко пылало.

К ним обратился тогда владыка мужей Агамемнон:

– О Тидеид Диомед, мне из всех наиболее милый. Спутника выбери сам ты, какого себе пожелаешь и наилучшим какого сочтешь: ведь желающих много. Но не стесняйся при этом, не сделай, чтоб лучший остался, не выбирай, кто слабей, из неловкости, чтоб не обидеть, не руководствуйся родом, какой бы он царственный ни был.

Все догадались, что страшился за русоволосого он брата своего Менелая. Снова тогда Диомед промолвил могучеголосый:

– Раз вы товарища мне самому предлагаете выбрать, – как же тогда мне забыть о любимце богов Одиссее? С жаром за все он берется, и мужествен дух его твердый во всевозможных трудах. И любим он Палладой-Афиной. Если со мной он пойдет, из огня, горящего оба мы бы сможем воротиться назад, до того он находчив!

Тотчас ответил ему Одиссей, в любых испытаниях твердый:

– Слишком меня ни хвали, ни хули, Тидеид благородный! Ты говоришь ведь ахейцам, – они ж хорошо меня знают. Что же, пойдем! Уж кончается ночь, и заря недалёко, звезды продвинулись сильно; дорогу на целых две части ночь совершила, одна только третья нам часть остается.

После того как оделись в доспехи и взяли оружие грозное оба, двинулись Одиссей с Диомедом в дорогу, оставив в поле вождей. Доброе знаменье им ниспослала Паллада-Афина, – цаплю по правую руку, вблизи от дороги. Средь ночи птицы они не видали глазами, но слышали крики. Ею обрадован был Одиссей и взмолился к Афине:

– Дочь Эгиоха-Кронида, внемли мне! Всегда ты, богиня, мне во всех помогаешь трудах; от тебя не скрываю я никаких начинаний. Теперь мне твоя благосклонность больше нужна, чем обычно. О, дай мне живым и здоровым к судам возвратиться, дело великое сделав на долгое горе троянцам!

Начал вторым и Тидид ей молиться голосом твердым:

– Слух преклони и ко мне, необорная дочь Громовержца! Спутницей и помощницей будь мне, какою была ты Тидею в то время, как от ахейцев пошел мой родитель посланником в Фивы. Так же и мне помоги, и меня охрани благосклонно. Широколобую в жертву тебе годовалую телку я принесу, под ярмом не бывавшую в жизни ни разу. Позолотив ей рога, я тебе принесу ее в жертву.