Пересохли губы мои, немытое тело ноет.
Правда, враг позади. Но, может быть, враг впереди?
Я потерял свою часть. Но что за беда? Я счастлив
Этим единственным счастьем, возможным на нашей земле —
Волей, ленивой волей, разумением равнодушным
И беспредельным отчаяньем…
Никогда я не знал, что может, как море, шуметь ковыль,
Никогда я не знал, что на небе, как на буддийской иконе,
Солнечный круг и лунный круг одновременно горят.
Никогда я не знал, что прекрасно быть себялюбцем:
Брата, сестру, и жену, и детей, и мать позабыть.
Никогда я не знал, что прекрасно могущество степи:
Только одна белена, только одна лебеда,
Ни языка, ни отечества…
Может быть, в хутор Крапивин приеду я ввечеру.
Хорошо, если немцев там нет. А будут – чёрт с ними!
Там проживает моя знакомая, Таля-казачка.
Воду согреет. Вздыхая, мужнино выдаст бельё.
Утром проснётся раньше меня. Вздыхая, посмотрит
И, наглядевшись, пойдёт к деревянному круглому дому.
Алые губы, вздрагивающие алые губы,
Алые губы, не раз мои целовавшие руки,
Алые губы, благодарно шептавшие мне: «Желанный»,
Будут иное шептать станичному атаману
И назовут моё жидовское отчество…
А! Не всё ли равно мне – днём раньше погибнуть, днём позже.
Даже порой мне кажется: жизнь я прожил давно,
А теперь только воля осталась, ленивая воля.
1943
Штабная симфония
Лесных цветов счастливый
Утренний плач.
Уют неприхотливый
Брошенных дач.
Все прелести штабной картины,
Столы, столы…
Гул повторяют орудийный
Деревьев грубые стволы.
Владельцы этих зданий
Где-то в бегах,
В Сибири, в Туркестане,
В камских снегах.
Они здесь жили, как пришельцы,
Ушли в тылы,
А настоящие владельцы —
Деревьев грубые стволы.
Хотя б от них остался
Запах иль цвет!
Хотя бы вздох раздался
Чей-нибудь вслед!
Ушли, как ночь уходит в воду,
Как тени мглы,
И равнодушны к их уходу
Деревьев грубые стволы.
Здесь верить не умели,
Веря, страдать,
Смеяться в дни веселий,
В скорби рыдать,
Здесь ели много, пили много,
Боясь хулы.
Но кто ж хранил дыханье Бога?
Деревьев грубые стволы!
Отдел оперативный
Ходит волчком.
– Что делаешь, противный,
Люди кругом! —
Целует Верочка майора
Гасан-оглы.
Их тайну выболтают скоро
Деревьев грубые стволы.
И пусть мы негодуем,
Шутим, ворчим,
Но этим поцелуем,
Наглым, смешным,
Облагорожен гул горячий
И дух золы,
И эти брошенные дачи,
И эти грубые стволы.
1944
Чёрный рынок
Войдём в посёлок
Чёрный Рынок.
Угрюм и колок
Блеск песчинок.
Лёг синий полог
На суглинок.
Войдём в посёлок
Тот рыбачий,
И сух, и долог
День горячий.
Слова – как щёлок,
Не иначе!
Бегут в ухабы
Жерди, клети.
Разбиты, слабы,
Сохнут сети,
Худые бабы,
Злые дети.
Не вынес Каспий
Этой доли.
Отпрянул Каспий
К дикой воле.
Вдыхает Каспий
Запах соли.
Воскликнем, вторя
Пьяным трелям:
– О холод моря
По неделям,
О битва горя
С горьким хмелем!
О патефоны
Без пластинок,
О день твой сонный
Без новинок,
Изнеможённый
Чёрный Рынок!
Пришёл сюда я
Поневоле,
Ещё не зная
Крупной соли
Сухого края,
Чуждой боли.
Не вынес Каспий
Этой доли.
Седеет Каспий
В диком поле.
Вдыхает Каспий
Запах воли.
1944
Городок
Молодой городок.
Лебеда и песок
И уродливые дома.
Ни прохлады, ни цвета.
Суховейное лето.
Отвратительная зима.
Я тебя навещал,
Приезжать обещал,
Признаюсь, не очень любя.
Отчего же, угрюмый,
Ты вошёл в мои думы
И забыть мне трудно тебя?
А какой в тебе прок —
Самому невдомёк!
Не забыл тебя ради той —
Смуглолицей, учтивой,
Узкоглазой, красивой?
Пропади она с красотой!
Ради милых друзей?
Ради песни моей?
Чепуха, суета, обман!
Я друзей не взлелеял,
Ветер песню развеял,
Словно лёгкий, слабый дурман.
Ради трудных годов?
Ради чистых трудов?
Я не их на помощь зову.
Тут причина другая,
И, её постигая,
Вижу: август зажёг траву.
И один пешеход
Перед взором встаёт.
Он идёт, не зная куда.