И мужу милей показалась жена.
А мальчики тоже проснулись в тени.
Родительский рост перегнали они.
Проснулись, умылись водой ключевой,
Той горней и дольней водой кочевой,
Смеясь, восхищались, что влага свежа.
Умчались, друг друга за плечи держа.
Адам растянулся в душистой траве.
Творилась работа в его голове.
А Ева у ивы над быстрым ключом
Стояла, мечтала бог знает о чём.
Работа была для Адама трудна:
Явленьям и тварям давал имена.
Сквозь тёмные листья просеялся день.
Подумал Адам и сказал: – Это тень.
Услышал он леса воинственный гнев.
Подумал Адам и сказал: – Это лев.
Не глядя, глядела жена в небосклон.
Подумал Адам и сказал: – Это сон.
Стал звучным и трепетным голос ветвей.
Подумал Адам и сказал: – Соловей.
Незримой стопой придавалась вода, —
И ветер был назван впервые тогда.
А братьев дорога всё дальше вела.
Вот место, где буря недавно была.
Расколотый камень пред ними возник,
Под камнем томился безгласный тростник.
Но скважину Авель продул в тростнике,
И тот на печальном запел языке,
А Каин из камня топор смастерил,
О камень его лезвие заострил.
Мы братьев покинем, к Адаму пойдём.
Он занят всё тем же тяжёлым трудом.
– Зачем это нужно, – вздыхает жена, —
Явленьям и тварям давать имена?
Мне страшно, когда именуют предмет! —
Адам ничего не промолвил в ответ:
Он важно за солнечным шаром следил.
А шар за вершины дерев заходил,
Краснея, как кровь, пламенея, как жар,
Как будто вобрал в себя солнечный шар
Всё красное мира, всю ярость земли, —
И скрылся. И, медленно зрея вдали,
Всеобщая ночь приближалась к садам.
«Вот смерть», – не сказал, а подумал Адам.
И только подумал, едва произнёс,
Над Авелем Каин топор свой занёс.
1943
Руины
Как тайны бытия счастливая разгадка,
Руины города печальные стоят.
Ковыльные листы в парадных шелестят,
Оттуда холодом и трупом пахнет сладко.
Над изваянием святого беспорядка
Застыл неведомым сиянием закат.
Но вот из-за угла, где рос когда-то сад,
Выходит человек. В руках его тетрадка.
Не видно жизни здесь. Как вечность, длится миг.
Куда же он спешит? Откуда он явился?
Не так ли, думаю, наш праотец возник?
Не ходом естества, не чарой волшебства.
Внезапно вспыхнувшим понятьем Божества
От плоти хаоса без боли отделился.
1943
Вечер
О вечер волжских посадов,
О горний берег и дольний,
Мучных и картофельных складов
Ослепшие колокольни!
Языческий хмель заплачек,
Субботние пыльные пляски,
Худых высоких рыбачек
Бесстыжие, грустные ласки.
Плавучие цехи завода,
Далёкая ругань, а рядом —
Вот эти огни парохода,
Подобные чистым Плеядам.
1943
Павлинка
Рассвет разгорячается в посёлке.
Одноэтажных домиков порядки —
В осеннем, светлом, паутинном шёлке.
Подобно ранней хлопотливой пчёлке,
Павлинка быстро обегает грядки.
Всё разворовано ! А помидоры
Стащила, верно, старая гадалка.
Она сулила мир – весёлый, скорый,
С красивым, милым мужем разговоры…
Не овощей – цыганской правды жалко.
1943. Сарепта
Воля
Кони, золотисто-рыжие, одномастные кони,
Никогда я не думал, что столько на свете коней!
Племя мирных коров, кочевая бычья держава
Шириною в сутки езды, длиною в сутки езды.
Овцы, курдючные, жирные овцы, овцы-цигейки,
Множество с глазами разумного горя глупых овец.
Впрямь они глупые! Услышат в нашей бричке шуршанье,
Думают – это ведро, думают – это вода,
Окровавленными мордочками тычутся в бричку.
Ярость робких животных – это ужасней всего.
Пятый день мы бежим от врага безводною степью
Мимо жалобных ржаний умирающих жеребят,
Мимо ещё неумелых блеяний ягнят-сироток,
Мимо давно недоенных, мимо безумных коров.
Иногда с арбы сердобольная спрыгнет казачка,
Воспалённое вымя тронет шершавой рукой,
И молоко прольётся на солёную серую глину,
Долго не впитываясь…